«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

Вечером мы встретились на углу Невского и пошли на концерт, хотя моя мать категорически отказалась дать для него билет. Я достала билет сама, и мы слушали испанскую музыку, которую я очень любила [416]. Потом мы вышли и не знали, что делать. Мы прошлись пешком до его квартиры на Английской набережной [417]и вошли. Довольно вяло, видимо, удовлетворившись накануне, он взял меня при свете свеч. Но все-таки, несмотря на его явную неохоту быть более нежным или дать себе труд создать мне хоть иллюзию увлечения, я испытала настоящее блаженство, целуя при свете свеч его худощавые плечи и милые глаза, уже принесшие мне столько огорчений. Я, сжавшись на диване, слышала, как он шуршал презервативом, как он поставил греться воду, для того, чтобы «после» вымыться. Все это было оскорбительным, никогда не испытанным, но я нашла в себе достаточно любви, чтобы вынести. Потом я лежала рядом с ним, притаившись, чтобы не разбудить его, и не спала всю ночь. Я была в ужасе от всего, что со мной произошло, но я уже любила этого сухого, методического человека, бессознательно оскорблявшего меня всем своим поведением.

Мой отъезд должен был состояться 17-го мая, билеты уже были, запасы на дорогу и первое время нам покупались ежедневно. Вечером 16-го я снова встретилась с Христианом, мне было необходимо сказать ему о себе и о моем чувстве к нему; я готова была остаться, не уехать, хотя обещание связывало меня — что я привезла бы с собой моему мужу? Но если даже я уеду, мне необходимо освободиться от этой тяжести, давившей меня невыносимо.

Мы встретились опять на углу Литейного и Невского, и пошли к Лёле Масловской [418], которую я предупредила по телефону Ее муж [419]был дома и сидел молча в кресле, очень редко вставляя слово, мы болтали, Лёле, видимо, понравился Христиан, и они нашли много общих тем. Потом мы втроем пошли гулять на набережную, и зашли к нему ненадолго. Говорили о литературе и об искусстве, об архитектуре и истории. Все эти темы были близки нам всем, мы были почти достойными друг друга собеседниками. Мы проводили Лелю до дома, зайдя предварительно в какой-то ресторанчик, чтобы купить на ужин ее мужу какой-то рыбы (магазины были уже закрыты).

Потом мы оказались вдвоем с Христианом, и я сообщила ему, что влюблена в него, как девчонка. В первый раз в жизни он слышал подобное признание и не знал, как на него реагировать. Он никак не мог принять этого всерьез, но все же хотел выслушать все, что я могу ему сказать. По дороге к нему на извозчике я в нескольких словах рассказала ему свою биографию, потом, когда мы сидели у него, я со слезами и большим волненьем объяснила ему, когда и почему я так быстро и так сильно увлеклась им. Он был очень серьёзен и внимателен.

Я почувствовала большое облегчение оттого, что могла высказаться, я ничего не ждала, я ничего не хотела, только побыть с ним несколько часов и проститься, быть может, навсегда. Я так остро переживала этот момент, так благодарна была ему за эти проблески человеческого отношения, которых никак не ожидала. Я вложила всю горячность своего увлечения в ласки, которыми осыпала его, и он сам был теперь ближе, нежнее и человечнее. Это было потрясающее счастье, после которого можно было умереть без сожаления или пережить долгую и скучную жизнь, согреваясь одним воспоминанием о нем. Я спала урывками, просыпаясь с блаженной улыбкой; видела его во сне, как будто мы не расставались.

За эту ночь я прожила целый век непрерывной радости. Утром я чувствовала, что мы были уже друзьями. Еще не было окончательно сломлено его недоверие, слишком необычным и стремительным показалось западному человеку моё поведение, но все же он был, несомненно, хорошо ко мне расположен. Мы встали рано, потому что его комнаты помещались за канцелярией, через которую надо было проходить, и в 9 ч[асов] там появлялись посторонние.

Мы вышли на набережную в чудесное голубое утро. Мне надо было еще сделать несколько покупок в дорогу, и мы вместе пошли на рынок, потом сидели в Екатерининском сквере, греясь на солнце, в ожидании, пока откроются магазины. Мы говорили о многом, не помню уже о чем, но все приобретало для меня какое-то особое значение. Наконец он довел меня до трамвая — надо было все-таки явиться домой — и поцеловал мне руку на прощанье. Я завещала ему встречаться с Еленой Владимировной (Лелей), и он обещал это исполнить.

На вокзал пришла меня провожать Леля, и я просила ее поберечь мое сокровище [420]. Она обещала. Мы остались в купе с Асей, который поедал шоколад, принесённый Лелей. Он во второй раз уже отправлялся в такое дальнее Путешествие, теперь уже более сознательно — ему было 7 с половиной лет. В Москве, где надо было пересаживаться, нас ожидал ряд трудностей. Мне удалось получить все же плацкарту по чужой броне, оставшейся неиспользованной, за 5 минут до отхода поезда.