«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

Он получил свои билет для проезда на любом т[епло]х[оде] Черного моря, и мы выехали на «Крыме», получив 5-ти местную каюту на двоих. Мы взяли с собой немного вещей и очень уютно расположились в просторной каюте. Мы готовили себе какао и лимонад, ходили голышом по вечерам и чувствовали себя прекрасно.

Во всех портах мы ходили гулять, всюду он встречал знакомых моряков, вечером мы ходили в кино, помещавшееся в столовой 3-го класса. Потом мы брали ванну и укладывались спать. Когда мы пришли в Батум, он был весь под снегом. К полудню потекли ручьи, а наутро я уже грелась на солнце и купалась в море. Забавный вид имел бульвар с пальмами, покрытыми снегом. Цвели магнолии и олеандры, в садах распускались ирисы. «Шмидт» пришёл в то же утро, что и «Крым», хотя вышел на два дня позже. Мы наведались на него и пообедали с двумя капитанами, старым и новым, и целым сонмом помощников и механиков.

Накануне в Поти мы навестили Анатолия на «Калинине». Пока «Крым» стоял, мы успели побывать в городе и поужинать в гнусной шашлычной. Нас было четверо, на «Калинине» служил помощником приятель Льва. Он все уговаривал Льва по старой памяти выпить, но я ему категорически запрещала. Вино было отвратительное, кислое, пахло козлом, потому что наливалось из нового меха, нам подали «сациви» из курицы, которые невозможно было есть. Я была страшно зла на все это, особенно на приятеля Льва.

Когда мы вернулись, я заперлась в каюте и не желала выходить, демонстративно поцеловала Анатолия при прощании и легла спать. Лев был немножко пьян и устроил мне сцену. Мы в первый раз сильно поссорились, и я чуть Не уехала утром из Батума обратно. Но он поклялся, что больше этого никогда не будет, признался, что вел себя глупо, приревновав к Анатолию, хотя, признаться, не без основания. Анатолий, встретив нас на «Калинине», бросился вперед в свою каюту, сорвал висевшие над койкой мои портреты и сунул их в ящик, чтобы Лев не видел, где они висят.

В Батуме мы пробыли несколько дней, много гуляли, много говорили, потом, выпив перед отъездом с капитаном, уехали на «Ленине» в Сухум. Ну, и п[аро]х[од] этот «Ленин». Он принадлежал раньше частной компании и был очень неблагоустроен. Когда п[аро]х[од] остановился в Сухуме, Лев сошел на берег, чтобы найти нам комнату и вернулся через полчаса за мной.

Он снял маленькую, беленькую комнату у гречанки, рукодельницы. Там мы провели 3 дня, лазая по горам, собирая цветы, греясь на солнце. Цвели мимозы, и я пела «Как в марте хорош Сухум, ай, ай, ай, когда в нем цветут мимозы». В день нашего отъезда разразился шторм с дождём, «Грузия» опоздала часов на 6, дождь лил непрерывно, волны перекатывались через набережную, т[епло]х[од] не мог пристать. Он стал на якоре и ждал, когда сможет принять пассажиров. Мы тоже ждали под дождем, слоняясь с чемоданом по ближайшим кафе.

В 1-м часу ночи, наконец, решились подойти к стенке и начать посадку. Меня сунули в каюту к четырем другим женщинам, все остальное было занято, а Льва — в такую же к мужчинам. Наутро, когда суета улеглась, нам удалось получить такую же самостоятельную каюту, как на «Крыме», даже под тем же номером. Порядочно качало, мы сидели наверху и выходили часто на палубу, Лев учил меня ходить, чтобы не терять равновесие. Мы единственные с большим аппетитом обедали и старались поменьше сталкиваться в коридорах с пассажирами, которых поголовно укачало. На лестницах и на полу лежали беспомощные люди, не в состоянии подняться. Это было отвратительно. Но я всё-таки вечером принимала ванну, хотя половина воды выплеснулась на пол.

В Феодосии мы сошли на берег и побывали в кино, чтобы посмотреть Льва А. в картине «Рубикон» [412], потом обозревали город. Как в 1919 году, никого не было на улицах, лавки стояли заколоченными, нигде ничего не продавалось. Мы зашли в чайную, где висели антиалкогольные плакаты, подавали чай без сахару и вместо пирожных нечто совершенно несъедобное и непитательное. Было несколько пивных, в которых в качестве закуски были крутые яйца; в единственной чебуречной с весьма высокими ценами тоже были только яйца. Мы вернулись ужинать на п[аро]х[од], недоумевая, чем же живёт население Феодосии, да и всего Крыма.

В Севастополе мы сошли ненадолго, зашли к С.Н. Унковскому, нас встретила его жена и сообщила, что Сергей Николаевич уже полгода сидит и только в последнее время ему разрешена передача [413]. Мы съездили на поклон Балаклаве, купили банку консервов из дельфина, которые пытались есть, но неудачно. Лев острил по этому поводу: «Крым едет к социализму на упряжке из куриц и дельфинов».