«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

В Одессе было еще холодно, ветрено и шёл снег. До отхода «Шмидта» мы провели несколько дней очень хорошо, были два раза в театре, причём, представление шло на украинской «мови», и мы помирали со смеху, слушая, как французский король из балета выражается на чистейшем полтавском наречии. В Одессе замечательное правило не выпускать зрителей раньше окончания действия. Мы не могли высидеть, и, чтобы уйти, Лев притворился, что его тошнит. Весь зал смотрел на нас больше, чем на сцену, нас всё-таки выпустили. Я привезла с собой либретто, написанные по-украински, и они доставили много удовольствия моим знакомым в Ленинграде. Были несколько раз в ресторанах, превратившихся в последнее время в кабаки, за исключением «Лондонской», где было пусто и страшно Дорого, даже по сравнению с Ленинградом.

Последние дни перед отходом «Шмидта» из Одессы Льву уже пришлось работать, и я приходила к нему помогать. Я сидела в его каюте и переписывала на машинке разные бумажки, иногда путала, но это было ничего, Лев дорожил моим присутствием. Всё свободное время мы были неразлучны, никогда ни с одним человеком я не чувствовала себя так близко. Мы очень сроднились за этот месяц, что провели на Черном море. Наконец был назначен день отхода, для меня достали билет на поезд на тот же день, и мы почти одновременно двинулись в разные стороны — я в Ленинград, а он — в Константинополь.

На этот раз мы не плакали, расставаясь, мы должны были встретиться через сорок дней во Владивостоке, и у нас была уверенность в том, что это будет, хотя на моем пути стояло много трудностей. Мне предстояло, на основании договора с Дальневосточной конторой Совфлота [414]получить подъемные и дорожные, сумму довольно большую, без которой я не могла бы двинуться в такой путь с ребёнком и багажом. Я уезжала из Одессы совсем простуженная и в поезде расхворалась еще больше.

Несколько дней в Ленинграде я пролежала с жаром — эти переходы от мороза к жаре и обратно повлияли на меня, очевидно. Потом я начала хлопоты сверху. Сначала ничего не удавалось, т. к. они не обязаны были расплачиваться за Дальневосточную контору. Начался обмен телеграммами, в результате которого я через две недели получила все суммы, на которые претендовала, и даже больше.

Между делом я была на открытии навигации 31 г[ода], бывшей 7-го мая, и надеялась в числе представителей встретить «Реснички». Так и случилось. Я увидела его недалеко от трибуны, но была разочарована — он меня, кажется, не узнал, хотя очень любезно раскланялся. Он уже забыл! А я нет, но мне удалось перекинуться с ним несколькими словами на катере, куда мы вместе попали, для осмотра порта.

Я была единственной женщиной на катере и смущалась. У меня было также приглашение на торжественный обед на борту «Феликса Дзержинского», но я уехала в концерт в филармонию, о чем потом очень сожалела.

Прошло несколько дней, выяснился день моего отъезда, были сделаны все приготовления, но у меня прошло всякое желание уезжать. Я думала, как мне увидеть еще это милое лицо, ставшее для меня значительным. Однажды я решилась найти его, хотя бы по телефону. На другой день должен был быть концерт моей матери в Доме искусств [415], и я под этим предлогом хотела его повидать.

Я нашла все телефоны, звонила всюду, но нигде его не оказалось. Я уже собралась ложиться спать, как вдруг с черного хода позвонили, и моя мать говорила с кем-то неприятным резким тоном. Я вскочила. Мне послышался знакомый акцент. Я побежала узнать, в чем дело — оказалось, что это Христиан, желает меня навестить в двенадцатом часу ночи. Я понимаю, почему моя мать была так возмущена: позже восьми вечера неудобно ходить в гости, по ее представлениям. В такой час можно прийти только в бардак. Я накинула пальто и вышла проводить Христиана, чтобы не обидеть отказом в приёме. Он только что был у Нат. Ал., и это она дала ему эту блестящую идею — пойти ко мне так поздно.

Мы шли вокруг Таврического сада, он был немного пьян и возбужден, вероятно, отказами Нат. Ал., и хотел, чтобы я поехала к нему сейчас же. Мне было очень грустно, потому что я его не интересовала сама по себе. Мне была совершенно ясна картина его мыслей и представлений. В них не было ничего для меня лестного. Но я сказала ему, что завтра, если он хочет, мы можем провести вечер вместе, начав с концерта моей матери. Он уехал в трамвае, а я тихонько побрела домой, еще чувствуя на губах его нетерпеливые поцелуи, относившиеся не ко мне, а так, вообще, на сегодня — к любой проститутке с улицы. Я почти не спала, волновалась и горевала, но не могла с собой справиться.