Вознесение

Федору четырнадцать лет, а он уже ходить не может; ноги распухли, как стулцы, кожа на бедрах, как стюдень, пальцем надави, так и останется отечная вмятинка. В тот вечер, как отцу помереть, Федор на виоли играл, потом в бирюльки с комнатным спальником-отроком, потом яичко облупил и с удовольствием скушал; случайно посмотрел на голубоватую мякоть яйца, увидел на ней кровяной прикус, значит, снова из десен точится. Потом едва проковылял до кресла, до пятого часу ночи на аспидной доске писал розовым мелком вирши по латыни; хотел позвать учителя Симеона, чтобы прочесть сочинение, но раздумал, стер написанное. Время было позднее. Долго молился, сидя в подушках, потом, закинув руки за голову, с печалью и любовью думал об отце, страшился грядущего; наконец забылся, спал тяжело, покряхтывая и постанывая, будто старик, не знал, как ловчее умостить ноги, чтобы не тосковали. И не слышал, родимый, как шептался у двери с караульными боярин Артемон Матвеев и как вкрадчиво заперли дверь.

... Ату этих Милославских! изрядно побоярили, поели сытно, попили сладко; досталось с них и того, что поимели Двор, как свою вотчину, да и взялись огрызать каравай со всех сторон; а им лишь – послабки дай, там и мыши со всех сторон налетят в подмогу; тех же Хитровых целая стая (Анна с племянником Богданом у них за ведомых разбойников), Волконские, Куракины, Стрешневы, Долгорукие и к ним же впридачу тараканов запешных орда. У хлеба не без крох.

И пока не знают бояре о смерти государя, поспеть всюду надо, заткнуть рот, стрельцов подговорить, посулить мздою сотникам, а начальным пообещать поместья. Вроде и согласие дали; лишь бы не перекинулись с испуга.

В шелковом черном камзоле, в белоснежной сорочке с кружевами и бантом, в мягких опойковых башмаках с золочеными пряжками и в байбарековой шапочке, плотно сидящей на густых с проседью волосах, Матвеев будто только что прибежал из европейской столицы; Артемон спешил по царским переходам тайными путями, чтобы успешно сварить задуманное с Натальей Кирилловной дело; а решалось оно одной минутою, чуть не поспел – и голова в кустах.

Тем временем в детской уже спешно облачали Петрушу в алый бархатный кафтанчик с золотыми путвицами, умасливали волнистый жесткий волос французскими вотками, румянили губы и щеки; а Петруша не давался, капризил, махался расписной сабелькой, обтянутой серебряной паволокой, и чуть мамке не выбил глаз. Ну сладили, слава Богу, с дитем, потащили в Золотую палату, где собрались уже родовитые бояре. Артемон Матвеев усадил Петрушу на престол и стал увещевать бояр, чтобы они поклонились царевичу, дали клятву и признали царем. «Старший брат Федор плох, очень плох, – уговаривал Матвеев, – лежит в постели, не встает, и мало надежды, что выживет». Ребенок на престоле захотел спать, захныкал, ему надоело сидеть высоко и неловко, ножонки не доставали приставной колоды. «Больно мало дате, – думали бояре, чуя подвох, – долго мальцу расти, встанет Матвеев над всеми, безродный будет править». Тут явился от почившего государя патриарх Иоаким и сказал, что Федор благословлен покойным отцом на царствие, а князь Долгорукий над ним дядькою до совершеннолетия; сразу все возмутились поступком Матвеева, поспешили к покоям Федора, взломали дверь, в кресле внесли царевича в Золотую палату, посадили на престол и стали подходить к руке, поздравлять на царство. Мать Петруши, царица Наталья Кирилловна, и Артемон Матвеев скрылись, видя, что не смогли перехватить власть. Пересилили нынче Милославские, а против рожна не попрешь.

У Артемона Матвеева тут же отняли из-под начала аптеку, чтобы не залечил он юного царя, ссадили из посольского приказа и удалили из Москвы. На его место встал думный дьяк Ларивон Иванов.

Матвеев с сыном и племянником отправились в почетную ссылку: при них были монах, священник, учитель сына польский шляхтич Поборский, большая дворня; взяты были две пушки для обороны. Но в Лапшеве Матвеева остановили: приехал полуголова московских стрельцов Лужин и потребовал книги лечебника, в котором многие статьи писаны цифирью, потребовал двоих людей – лекаря Ивана Еврея и карлу Захара. Матвеев отвечал, что книг нет, а людей выдал. С Матвеева взяли сказку о том, как составлялись и подносились лекарства больному царю. Матвеев показал, что лекарства составлялись докторами Костериусом и Стефаном Симоном по рецептам, а рецепты хранятся в аптекарской палате. Но выяснилось со слов дядьки государева князя Куракина и боярина Хитрова, что он, Матвеев, никогда не допивал остатков. И боярин остался в сильном подозрении, что это он преж времен свел Алексея Михайловича в могилу.