Вознесенная грехом

Я не мог оторвать взгляда от ее голубых глаз, выделяющихся на фоне угольно-черных волос.

– Дай угадаю: твой жених обмочился бы со страху из-за твоего старика.

Она ухмыльнулась.

– Как и большинство людей.

– Но не я.

– Нет, – согласилась она, сказав это мягким тоном. – Не ты, Мэддокс.

Черт. Мне хотелось, чтобы она перестала произносить мое имя с такой нежной интонацией. Но я никогда не просил ее об этом, потому что, как только последний слог срывался с ее губ, я желал услышать, как она произносит мое имя снова. Она была как наркотик, перед которым я не мог устоять, хотя еще даже не попробовал. Она уж точно была бы крэком^[12]. Попробовав один раз, ты становишься зависимым от него, и в конечном счете он тебя погубит.

– Какое твое любимое воспоминание об отце?

Я не ожидал такого вопроса. Никто никогда не спрашивал меня о подобном. Я ломал голову, пытаясь придумать ответ. Большинство моих воспоминаний оказались не радостными. Мой старик был не лучшим папой, зато он был отцом.

В моей голове промелькнул образ отца, ссорящегося с мамой, или сидящего на диване с пивом, или вовсе не приходящего домой.

– Он умер до того, как мы смогли создать много хороших воспоминаний, – сказал я.

Но в глубине души я понимал, что радостных воспоминаний было бы мало, даже если бы Витиелло не убил его. Но иметь плохого отца куда лучше, чем не иметь его вовсе.

– Но ты скучаешь по нему?

Чаще всего я скучал по тому, как все могло бы сложиться. Я скучал по тому, что у нас никогда не было возможности создать хорошие отношения. И по тому, что моему старику не дали шанса стать хорошим отцом.

– Конечно, – сказал я, но ответ прозвучал фальшиво.

Марселла наклонила голову так, что ее волосы цвета смолы веером рассыпались по подушке.

– А твоя мама?

– Она стала старушкой моего дяди спустя всего несколько недель после убийства моего старика.

Это должно было послужить ответом на ее вопрос. Мама никогда особо не скучала по отцу. Она могла бы не становиться старушкой президента клуба, если бы мой дядя сразу не сделал ее своей.

Я указал на Белоснежку.

– Твоя очередь.

Я все еще не мог смириться с тем фактом, что Марселла Витиелло лежала в постели рядом со мной, в моей черной футболке и боксерах, и разговаривала со мной так, будто это было чем-то обыденным.

– Хочешь, чтобы я рассказала тебе о своем любимом воспоминании из детства? Уверен, что хочешь услышать что-нибудь о моем отце?

Я был чертовски уверен, что уж точно не желал представлять Луку Витиелло в роли хорошего отца. Я хотел, чтобы воспоминания Марселлы о нем были столь же мрачными, как и мои о моем отце, но я не был слабаком. Я мог принять правду.

– Продолжай.

Взгляд Марселлы стал отстраненным, затем ее губы изогнулись в мягкой улыбке, которую я прежде никогда не видел на ее обычно сдержанном и внимательном лице.

– Когда мне было семь, я верила, что в моей гардеробной и под кроватью живут монстры. Я не могла заснуть. Поэтому каждый вечер папа проверял все потайные места в моей комнате, и даже когда он возвращался домой поздно ночью после тяжелого дня, он все равно пробирался в мою комнату и убеждался, что я в безопасности. После того, как он проверял комнату, я знала, что монстры ушли, и засыпала в считанные минуты. Но за секунду до того, как я проваливалась в сон, папа всегда целовал меня в лоб.

Я не мог представить Луку Витиелло таким, каким его описывала Марселла: любящим, заботливым отцом. Он был монстром, который до сих пор преследовал семилетнего меня. Думая о нем, я всегда видел безумца, размахивающего топором и ножом, и убившего людей, которых я считал семьей. Он стал нашим врагом еще до моего рождения. Эта вражда началась не сегодня и будет продолжаться до последнего поколения.

Марселла посмотрела на меня.

– Ты мне не веришь?

– Я верю, что ты видишь его таким, но это не меняет мое отношение к нему. Ничто не сможет избавить меня от ненависти, это никогда не изменится.

– Никогда не говори «никогда».

– Ты скорее научишься презирать своего старика, чем я прощу его. Факт остается фактом, Белоснежка.

Я съежился. Это был второй раз, когда я назвал ее так вслух.

Она нахмурилась и посмотрела на меня так, будто пыталась залезть прямо в мои мысли.

– Белоснежка?

Я пожал плечами и перевернулся на спину, уставившись в потолок. Она продолжала смотреть на меня в ожидании чего-то.

– Да ладно, не удивляйся. Я не поверю, что никто прежде не называл тебя Белоснежкой. Черные волосы, перламутровая кожа, красные губы.

Темная бровь Марселлы дернулась вверх, и я понял, что с каждым словом, вылетающим из моего рта, я копаю себе еще более глубокую могилу. Тень улыбки скользнула по ее губам, и мне пришлось приложить все усилия, чтобы не притянуть ее к себе и не поцеловать.