Вознесенский. Я тебя никогда не забуду

«Знамя», № 9, 1961 Александр Дымшиц И все же главное ощущение – неудача. Письмо читателю в Архангельск

Уважаемый товарищ Ч!

Вы написали мне, что вас удивляет и огорчает стихотворный цикл Андрея Вознесенского «Тридцать отступлений» из поэмы «Треугольная груша», опубликованный в № 4 «Знамени». Вы пытались читать его вместе со своими друзьями и вместе с ними пришли к выводу, что стихи эти далеки от народности. Вы хотите, чтобы я написал Вам, что я думаю об этом цикле.

В этом цикле, который – скажу сразу – мне не понравился, я вижу и удачные стихотворения (например, «Секвойя Ленина») и отдельные удачные образы и строки. И все же главное ощущение – неудача. Притом не просто неудача, а неудача, вызванная ошибочными творческими предпосылками. Вот о них-то и хочется поговорить. Поэзия – это сложнейший «аппарат», и если в нем обнаруживаются помехи, на них важно указать. Ведь это может помочь их устранению, это может помочь и автору (если он расположен к критике), и поэзии, для судеб которой не безразлична судьба каждого одаренного человека.

В связи с новым циклом Андрея Вознесенского передо мной встают два вопроса: об идейной нравственной цельности авторской личности и о закономерности (или произвольности) творческих решений. И мыслями о них я хочу поделиться с вами…

… Поэзия – закономерность. В ней не должно быть места субъективному произволу, столь характерному для искусства модернистского, столь принципиально чуждому искусству социалистического реализма.

Теперь об Андрее Вознесенском, о тридцати отступлениях из «Треугольной груши». Вы, вероятно, заметили, что автор связывает эти стихи с поэмой «Открытие Америки». Он соперничает с Маяковским, с его «открытием Америки» его зарубежными стихами.

Ну что же, не будем сравнивать Маяковского с Вознесенским (вы, разумеется, понимаете, что речь идет не о различии поэтов, а о различии некоторых творческих принципов в поэзии). Вспомним лишь, что прежде всего поражало в зарубежных стихах Маяковского, что составляло их принципиальную «особость», и задумаемся: есть ли эта «особость» у Вознесенского и как она выражена?

В стихах М. о капиталистическом Западе, о Франции, об Америке, о тогдашней Польше и Чехословакии всегда поражала нас личность поэта. Это было именно «мое» открытие старых миров, «мое к этому отношение». Видел, показывал, обдумывал, судил эти миры Маяковский – поэт необыкновенной идейной цельности и политической страсти, «полномочный посланец» советской литературы, человек новой духовной формации, взиравший на мир капитализма, как социалистический Гулливер на царство лилипутов. Позиция М. стала позицией всех советских литераторов, писавших в последующем о капиталистическом мире. Это позиция твердого социального превосходства над буржуазным миром, позиция интернациональной солидарности с угнетенными и эксплуатируемыми, позиция революционного гуманизма.

Повторяю, товарищ Ч., я не собираюсь сравнивать Вознесенского с Маяковским, с его талантом, голосом, искусством. Я хочу поговорить о гражданской позиции поэта Андрея Вознесенского, столкнувшегося с миром капитализма, в свете позиции, завоеванной и завещанной Маяковским. Я хочу спросить себя, Вас, Ваших друзей, с которыми Вы обсуждаете новинки литературы: ощущаем ли мы в новых стихах Вознесенского цельную и сильную нравственную личность «полпреда советского стиха»? По-моему, к сожалению, не ощущаем.

Андрей Вознесенский пишет: