За бесшабашной удалью, которой щеголял Вознесенский, обнаруживается вдруг совсем иное качество. Ведь уже почти ничто не отделяет героиню Вознесенского от той беспомощности, которой отличается исчезающий тип «маленького человека».
Кто ты? Кто?! – Ты глядишь с тоскою
В книги, в окна, – но где ты там? —
Припадаешь, как к телескопам,
К неподвижным мужским зрачкам.
Я брожу с тобой, Верка, Вега!..
Приемля всю меру любви и сочувствия своей сверстнице, поэт воспринимает, а главное, разделяет и ее полную растерянность, подавленность, бессилие в несущемся потоке времени:
Я и сам посреди лавин,
Вроде снежного человека,
Абсолютно неуловим.
Как уживается в облике А. Вознесенского эта растерянность с широковещательными посулами, с молодецкими обещаниями воздвигнуть города и поджечь архитектурный институт, а то и самое землю? И откуда в эдаком удалом парне, запросто братающемся с Петером Рубенсом, Петром Великим, такие слабости? И почему поэт, как загипнотизированный, описывает круги около какого-то символического «критика из толстого журнала», осыпая беднягу ядовитыми стрелами? Есть ли общий корень у сильных и слабых сторон творчества Вознесенского?
Лирический герой Вознесенского поражен буйной и своенравной силой открывшегося ему мира, перед которым оказываются бессильными его книжные знания. Словно живую воду, пьет он морозный воздух жизни, переполняясь им, и трепеща перед его силой. Уверенность и робость сливаются в вопросе, который он задает жизни: «Поймешь ли, Мама? С кем ты, Маша? Мне страшно, Маша, за тебя!»
Уверенность и робость – это не случайное сочетание. А. Вознесенский, как поэт, еще только начинается, и лучшее из написанного им – это только прелюдия, заявка, символическое двоеточие, за которым может раскрыться (а может и не раскрыться) содержание бесконечно богатейшее – мир, время – через личность поэта. Поэтическая экспрессия Вознесенского, все эти вихри слов и образов – поэтическое отражение силы, бьющей, так сказать, через край. Но это еще не сила, осознавшая свою цель в жизни. «Мечтаю, чтобы зданья ракетою ступенчатой взвивались в мирозданье» – это мечта, мечта активная, но еще совершенно расплывчатая. Обещания воздвигнуть города – хорошие обещания, но, к сожалению, чисто символические. Лирического героя Вознесенского отличает доброе качество – готовность к действию, но она сможет перейти в действие только тогда, когда дополнится глубоким пониманием жизненных процессов, проникновением в душу тех героев, от имени которых хочет говорить поэт.
Попробуем определить конкретный облик излюбленных героев Вознесенского. Это и легко и трудно. Казалось бы, чего легче: вот они, чумазые парни из шахты, отчаянные шоферы, небритые бульдозеристы, гидростроители, таежники, белозубые ребята «из Коломн и Калуг» – новый, молодой рабочий класс! Но ведь связь лирического героя с этими людьми чисто внешняя, и люди эти – скорее яркая декорация, статичные фигуры фона при персоне автора:«Нет» – слезам.
«Да» – мужским продубленным рукам.
«Да» – девчатам разбойным,
Купающим «МАЗ», как коня,
«Да» – брандспойтам,
Сбивающим горе с меня!