Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века

Когда назвали имя Головкина, на многих лицах замелькали улыбки. Гавриила Иванович, даром что такой пост занимал и ни в чем нужды не имел, скареда был величайший. Говорили, что дома он никогда не надевал парика, а держал его на подставке в приемной: все до времени проносить боялся. Устраивать же у себя многолюдные собрания было для него горче горького.

В Петербурге «ассамблейный сезон» открывался и закрывался балом у Меншикова. В Москве — когда у кого.

* * *

В первых строках указа об ассамблеях оговаривалось, что правила отправления их «определяются... покамест в обычай не войдет». В обычай все это вошло на редкость быстро. Давно ли отошли те времена, когда танцы считались развлечением греховным, «бесовским скаканием» назывались. А теперь, по распоряжению архиепископа Феодосия, вице-президента «святейшего Синода», ассамблеи устраивают и духовные лица. Даже настоятели монастырей. Они прекратились (всего на два года) лишь после смерти Петра. Потом в 1727 г. появился указ об их возобновлении, по содержанию своему — почти копия первоначального. Но уже примерно с 1730 г. ассамблеи утрачивают характер официально предписанного «развлекательного мероприятия» и прочно входят в русский быт как нечто вполне естественное, само собой разумеющееся.

Музыка на ассамблеях была сначала духовая: трубы, фаготы, гобои и литавры; но в 1721 г. герцог Голштинский привез с собой небольшой струнный оркестр, понравившийся до такой степени, что его наперебой каждый вечер приглашали куда-нибудь.

Конечно, ассамблеи времен Петра не отличались утонченностью обстановки. В первую пору все делалось просто: в той комнате, где обедали и ужинали, слуги, убрав столы, подметали пол вениками, раскрывали зимою окна, чтобы проветрить помещение, пропитанное запахом кушанья и прокопченное кнастером, и затем в той же самой комнате разодетые кавалеры и дамы принимались за танцы. Это происходило от тесноты тогдашних петербургских домов, почему во время собраний большею частью не было общего для всех ужина, а гости делились на две группы: когда одна ужинала, другая танцевала. Кроме того, петровская ассамблея отличалась попойками, и спаивание не только мужчин, но и дам было явлением обыкновенным.

Тем не менее, ассамблеи в какие-нибудь три-четыре года после их принудительного учреждения до такой степени привились в преобразованном русском обществе, что сделались для него потребностью и еще через несколько лет превратились в такие балы, которые по их приличию и чопорности мало чем уступали изящным версальским собраниям.

В подтверждение наших слов приведем описание двух балов при императрице Анне Иоанновне и при императрице Елизавете Петровне.

«Большая зала дворца, — пишет в 1734 г. жена английского резидента леди Рондо, — была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья, расставленные шпалерами, образовали с каждой стороны аллею, оставляя довольно пространства для танцев. Эти боковые аллеи, в которых были расставлены скамейки, давали возможность танцующим отдыхать на свободе. Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лед и снег — казались чем-то волшебным и наполняли душу приятными мечтами. В смежных комнатах подавали гостям чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы. Аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в роскошных платьях. Все это заставляло меня думать, что я нахожусь среди фей, и в моих мыслях в течение всего вечера восставали картины из «Сна в летнюю ночь» Шекспира».

«Знатные лица обоего пола, — рассказывает в 1757 г. в своих записках французский дипломат граф де ла Мессельер, — наполняли апартаменты дворца и блистали уборами и драгоценными камнями. Красота апартаментов и богатство их изумительны; но их затмевало приятное зрелище четырехсот дам, вообще очень красивых и очень богато одетых. К этому поводу восхищения вскоре присоединился другой: внезапно произведенная одновременным падением всех стор темнота сменилась в то же мгновение светом 1200 свечей, отражавшихся со всех сторон в зеркалах. Заиграл оркестр из 80 музыкантов, и бал открылся. Во время первых менуэтов послышался глухой шум, имевший, однако, нечто величественное: дверь быстро отворилась настежь, и мы увидели императрицу, сидевшую на блестящем троне. Сойдя с него, она вошла в большую залу, окруженная своими ближайшими царедворцами. Зала была очень велика; танцевали за раз по двадцати менуэтов, что составляло довольно необыкновенное зрелище; контрадансов танцевали мало, кроме нескольких английских и полонезов. Бал продолжался до одиннадцати часов, когда гофмаршал пришел доложить ее величеству, что готов ужин. Все перешли в очень обширную и изящно убранную залу, освещенную 900 свечей, в которой красовался фигурный стол на несколько сот кувертов.