Возница

— Не беспокойся, — дрожащим голосом говорит Давид, — я не оставлю этого ребенка, этих людей, которые пожалели тебя, обещаю тебе помочь им. Выходи на свободу! Иди куда хочешь! Я позабочусь о них. Выходи спокойно из своей темницы!

После этих слов больной откидывается на подушку.

— Ты сказал ему слова смерти, Давид, — говорит возница. — Идем отсюда! Пришла пора нам уходить. Освобожденный не должен встретиться с нами, живущими в рабстве и во мраке.

X

«Если бы только Георг мог услышать мои слова сквозь этот скрип и грохот, — думает Давид, — я бы сказал ему спасибо за то, что он помог сестре Эдит и моему брату. Я не хочу слушаться его и браться за его работу, но мне хочется показать, что я понимаю, как он помог им».

Едва он подумал это, как возница, словно подслушав его мысли, дернул вожжи и придержал лошадь.

— Я лишь несчастный и неумелый возница, — говорит он. — Иной раз мне удается помочь кому-нибудь, иной раз — нет. Этих двоих мне было легко переправить через границу. Ведь одна из них жаждала попасть к Господу на небеса, а другого почти ничего не связывало с землей. Знаешь ли, Давид, — продолжает он, переходя вдруг на прежний, товарищеский тон, — сидя в этой телеге и слушая, я думал, что, если бы я мог подать людям весть, я послал бы им наставление.

— Это я могу понять, — говорит Давид Хольм.

— И знаешь ли, что не большая беда быть косцом, когда зерно на поле созрело. Но вырывать неспелые колоски, не достигшие и половины своего роста, работа жестокая и неблагодарная. Хозяйка, которой я служу, считает эту работу недостойной себя и поручает ее мне, бедному вознице.

— Я это понял, — говорит Давид Хольм.

— Если бы люди только знали, как легко переводить через границу тех, кто закончил свою работу, выполнил свой долг и почти разорвал свои земные узы, и как тяжело освободить тех, кто не успел ничего закончить и совершить и оставил на земле всех, кого любит, они, быть может, постарались бы облегчить работу возницы.

— Что-то я не пойму тебя, Георг.

— Ты только подумай, Давид! За то время, что ты был со мной, ты слыхал только про одну болезнь, а со мной так было весь год. И все потому, что эта болезнь косит неспелые колосья, урожай, снимать который приходится мне. В первое время, когда я начал править телегой Смерти, у меня постоянно не выходило из головы: «Кабы этой болезни не стало, работа моя не была бы столь тяжелой».

— Так ты это хотел бы сказать людям?

— Нет, Давид. Теперь я лучше, чем прежде, знаю, на что способны люди. Они, без сомнения, победят этого врага с помощью оружия и упорства. Они не успокоятся, покуда не освободятся от нее и от других тяжелых болезней, которые косят их, не давая созреть. Но главное не в этом.

— И как же тогда им облегчить работу возницы?

— Люди столь рьяно стремятся устроить для себя на земле все наилучшим образом, что, думается мне, придет день, когда бедность, пьянство и прочее зло, сокращающие жизнь, исчезнут. Но это не значит, что труд возницы станет тогда легче.

— Что же тогда ты хотел бы сказать людям?

— Скоро наступит новогоднее утро. И люди, проснувшись и вспомнив, что наступил новый год, будут думать о всех своих надеждах и желаниях, о своем будущем. И тут я хотел бы сказать им, чтобы они желали себе не счастья в любви, не успехов, не богатства и власти, не долгой жизни или даже здоровья. Я хотел бы, чтобы они, сложив молитвенно руки, просили у Бога лишь одного: «О Боже, дай моей душе созреть, прежде чем настанет час жатвы».

XI

Две женщины сидят, углубившись в беседу, которая длится вот уже много часов. Она прервалась лишь, когда они обе в послеобеденное время слушали мессу в помещении Армии спасения, а после снова возобновилась. Одна из женщин пытается изо всех сил пробудить в душе другой чувство мужества и умиротворения, но ей, по-видимому, это плохо удается.

— Знаете, фру Хольм, — говорит та, что пытается утешить и приободрить довольно странным образом другую, — я думаю, что теперь вам станет легче жить. Ведь он, мне кажется, сделал уже все самое плохое, что только мог. С тех самых пор, как вы снова сошлись, он все грозил вам отомстить, вот и отомстил. Но вы, верно, понимаете, что одно дело — заставить себя однажды проявить жестокость и не позволить увести детей, а другое — тешиться мыслями об убийстве и совершить его на деле. Этого, я думаю, никто не вынес бы.

— Спасибо вам, капитан, за вашу доброту, за то, что вы стараетесь утешить меня, — отвечает жена.

Но про себя она, видимо, думает: мол, если капитан Армии спасения не знает того, кто мог бы вынести подобное, то ей-то самой известен такой человек.

Видно, что капитан Армии спасения уже отчаялась, но делает еще последнюю попытку убедить несчастную.