Возраст Суламифи

Они брали с собой старые газеты, подстилали и садились передохнуть на верхней ступеньке каждого лестничного марша. Виктории хоть внук помогал, если не был на съемках, а бедную Асташову сын совсем забросил. Внучку они с женой при первой же возможности отправили в Америку. У нее, видите ли, проявились способности к теннису. «Как будто теннисом дома нельзя заниматься!» – по привычке негодовала Виктория, но, будучи честна с собой, признавала, что в рушащейся стране не то что теннисом, вообще ничем заниматься невозможно.

Она наблюдала за крушением страны с молчаливым ужасом. В душе роптала на бога, в которого давно, а может, никогда, не верила. Зачем он оставил ее на этой земле, зачем дал ей увидеть такое? Кто же еще мог это сделать, как не бог? Заставить ее пережить свою страну, пережить крушение партии, в которой она состояла больше семидесяти лет? Потерять все, что было дорого?

Володя боялся за нее, уговаривал лечь в больницу, но Виктория отказывалась. Она смертельно боялась больниц, это во-первых. А во-вторых… Зачем продлевать такую жизнь?

Она по-прежнему много курила, хотя любимые папиросы «Казбек» куда-то пропали в одночасье. Сигареты с фильтром? Неописуемая гадость. Превращают настоящее честное курение в какое-то извращенное жеманное баловство. Володя где-то доставал ей кубинские горлодерки без фильтра с издевательским названием «Extra suaves»[13]. Зато от Фиделя, с острова Свободы, где до сих пор социализм.

Еще одним светлым пятном в ее жизни стала правнучка. С женой Володя крупно ошибся, а вот с дочкой ему повезло. Полинка птичкой взлетала на четвертый этаж, равный шестому в панельном доме, с возгласом «Привет, пра!» чмокала сморщенную пергаментную щеку и бралась за уборку, а потом готовила на кухне что-нибудь вкусненькое. Не какие-нибудь там разносолы, а что-то немудрящее, например сырники. И они с прабабушкой садились пить чай. Так хорошо! Словно и нет за окном всего этого безобразия, нищеты, разрухи, новых русских.

– Давай, пра, я тебя подстригу?

Виктория с тех пор, как поселилась в этом доме, стриглась в ближайшей парикмахерской за тридцать копеек. Ну, ладно, это, допустим, преувеличение, деньги и при советской власти менялись. Но когда советская власть кончилась…

Она не сразу догадалась, что заботливый Володя договорился в парикмахерской, чтобы с нее по-прежнему брали тридцать копеек. Несколько раз парикмахершам – у Виктории, разумеется, никогда не было «своего мастера», стриглась у первого попавшегося, – удавалось ее провести. Ее подстригали, просто укорачивали ее седые, жидкие и тонкие волосы, она закалывала их полукруглым гребнем – еще костяным, не пластмассовым! – и уходила. Ей-богу, больше тридцати копеек это не стоило.

Но когда начались все эти тысячи… Это называлось инфляцией. Виктория догадалась и перестала ходить в парикмахерскую. У нее и монеток-то прежних не осталось – тридцать копеек набрать. Отросли космы. Купить шпильки? Заколки? А где? Можно спросить у Асташовой, она всю жизнь с пучком ходит, но Виктории гордость не позволяла. Она нашла дома черную круглую аптекарскую резинку и стала стягивать волосы в хвост на затылке. Но передние пряди оказались слишком короткими, они неряшливо вылезали из-под резинки, Виктория не знала, что с ними делать.

И тут подросла Полинка. Такое солнышко! Виктория садилась на табуретку посреди комнаты, под табуретку предусмотрительно подстилали старую газету… Чик-чик и готово. Правнучка стригла не хуже парикмахерши. Аккуратно, ровно, как по линейке. И папиросы «Казбек» научилась где-то доставать. Успокоенная привычной стрижкой Виктория вытряхивала из пачки папиросу, ловким жестом, сразу двумя руками, ломала крест-накрест мундштук и блаженствовала.

Полинка чрезвычайно далека от политики, от капитализма-социализма-коммунизма, и в то же время нет в ней ничего ненавистного Виктории, буржуазного, того, что она называла «мещанством». Виктории даже казалось, что девочка немного похожа на нее. Ну, не внешне, разумеется, не дай бог никому быть похожей на нее внешне, но по духу, по складу характера. Такая же несгибаемая, прямодушная, бескомпромиссная. Такая же независимая, равнодушная к тряпкам и финтифлюшкам, готовая довольствоваться малым и самым простым.

Виктория точно знала, что в Полинке нет ни единой хромосомы Полонских, поэтому духовное сродство трогало ее еще больше.

Правда, Полинка очень уж увлекается всеми этими новомодными штучками: компьютер, Интернет, сотовый телефон… Виктория всей душой была за прогресс, но новомодные штучки ее пугали. Какая-то неслыханная вольность! Нажимаешь кнопку – раз, и ты в Австралии. Или в США. Все известно, все доступно, никаких тайн.

– Зато Интернет, знаешь, чем хорош? – успокаивала ее Полинка. – С ним никогда не будет того, о чем Оруэлл писал.

Полинке Виктория призналась, как напугала ее в свое время книга Оруэлла. С Володей она не хотела об этом говорить, а вот с Полинкой смогла. Вообще с правнучкой проще было находить общий язык, чем с внуком, хотя и тут возникали легкие стычки.