Возрождение

Про деда он вспомнил именно тогда. Там, на вечерней дороге, около коробки с лапшой. Про деда, который служит на станции на БАМе. Деда Володька видел последний раз за год до всего, что случилось, тот приезжал в Читу в гости. Высокий такой сутулый старик, казавшийся и в квартире, и на улицах города чужим, как белая неструганая доска в черном заборе из гладких ровных планок. Совсем чужой человек. Володька с ним и не говорил почти – говорить было не о чем.

Но сейчас Володька понимал только одно: это – дед. Не чужой. Родной дед.

Родной. В пустом жутком мире это слово вдруг обрело вес и значимость.

У него были сорок пачек лапши. И почти восемьсот километров, которые надо пройти за сорок дней. По двадцать километров в день.

«Я не дойду, – подумал Володька. – А если даже и дойду, то окажется, что там, конечно, никого и ничего нет. Это же сказка, я только сейчас ее придумал, а я не дойду и там никого нет. Дед умер. Его убили. Только так и может быть».

И он пошел, потому что умирать передумал и потому что, значит, надо было куда-то идти.

Володька совсем не помнил пути, и это было хорошо. Он только знал, что шел не сорок дней, а больше. Не меньше двух месяцев. И что был снег. Снег, снег, снег – и беспощадно холодно. Все время. Всегда. И так будет всегда. И даже когда он умрет – будет снег и холод. Везде. Вечно. Неизбежно.

Поэтому когда он очнулся в сторожке, то понял, что наконец умер и попал в рай. Это было справедливо после всех тех жутких мук, которые выпали на его долю в последние полтора года. Значит, есть на свете справедливость.

Хотя бы – и на том свете.

* * *

Володька давно закончил говорить и неподвижно сидел – комочком под одеялом. В его глазах дрожали отражения ламп. Мальчик тяжело, громко дышал, словно воздух с трудом проходил в горло.

Старик тоже молчал. Потрясенно. Он не мог осмыслить всего, что рассказал внук. Осмыслить, хотя бы осмыслить, что уж говорить о «принять»! С самого начала, с еще довоенного начала. Рассказ о нем был едва ли не страшней рассказа о скитаниях внука потом. И ему приходила в голову страшная мысль: может быть, мир заслужил то, что получил? Ведь в его детстве все было не так. Он знал это частое обвинение в адрес стариков: «Солнце было ярче, девки моложе…», но… ведь солнца, кроме шуток, не стало в конце концов вообще! В его молодости жизнь была не такой. Не потому, что он был моложе и здоровей, не потому, что его заела ностальгия; просто – не такой. А он-то утешал себя мыслью, что мир просто меняется, а он старый дурак, который не может смириться с этими переменами… утешал себя тем, что дорога – вот она, и, как прежде, как всегда с начала ее дней, идут по ней поезда… старался не думать, что в дни его молодости будущее представлялось совсем не таким, каким было настоящее несколько лет назад, – ничего общего!

Получается, что в мучениях внука есть доля и его вины?! Ведь он верил, когда учился в школе, – в иной мир, работал потом – ради иного мира… И не смог ни отстоять, ни защитить свои детские мечты.

Получается, что все случившееся – закономерно и просто переполнилась чаша терпения Земли, разумный обитатель которой – Человек – настойчиво отказывался от своего разума?

– Как же ты все это смог?.. – начал старик и осекся. Ведь ясно же было – ответа не найти.

Мальчик пожал плечами. Лицо у него было в сохнущих слезах – он принимался плакать несколько раз, пока говорил. Тихо и честно сказал:

– Я не знаю. Дед, а что с нами будет дальше?

И взглянул прямо в глаза старика.

Глава 3 Огни во тьме

Тучки белые проскакали по небесам,

Уплясали вдаль с гулкими аккордами рельс –

Как зверенышей провожали в лунный десант –

Ветер в волосы, на картуз – эдельвейс…

Олег Медведев. Сказка никогда не кончится

Свечи Володька не любил. Это осталось у него со спецшколы. Там именно при свечах проводилась одна из самых мерзких процедур – что-то типа «задушевного разговора», смешанного с «покаянием». Эту методику ввела в школе психологичка. «Психичка», как ее называли за глаза, – слащавая садистка-гадина, на которой отправок мальчишек «на лечение» аминазином в псих-невро было больше, чем на любом другом работнике колонии; было и еще многое, о чем Володьке вспоминать не хотелось и за что с нею брезговали общаться многие сотрудники.

Пару раз то, как мальчишки при свечах сидят в кружок в темной комнате и хорошо поставленными голосами по ролям читают то, что написано на бумажках, которые им раздали, приезжали снимать телевизионщики аж из Москвы – не при Володьке, правда, его «пятницы» были без репетиций, на них «психичка» просто старалась выкачать из ребят настоящую информацию об их жизни и делах.