Возрождение

Лоренцо не стал бы полноценным человеком, если бы не любил юмор в своей философии, сомнения в своей вере, свободу в своей любви. Как его сын приветствовал шутов и улыбался рискованным комедиям при папском дворе, так и принц-банкир Флоренции приглашал к себе в друзья и за свой стол Луиджи Пульчи и наслаждался грубой сатирой Morgante maggiore. Эта знаменитая поэма, которой так восхищался Байрон, читалась вслух, канто за канто, Лоренцо и его домашним гостям. Луиджи был человеком сильного и несдержанного остроумия, который привел в смятение дворец и нацию, применив язык, идиомы и взгляды буржуазии к рыцарским романам. Легенды о приключениях Карла Великого во Франции, Испании и Палестине попали в Италию в XII веке или раньше, и распространялись по полуострову менестрелями и импровизаторами к удовольствию всех сословий. Но в обычном мужчине всегда присутствовал грубый и похотливый самоистязающий реализм, сопровождающий и сдерживающий романтический дух, который придают литературе и искусству женщины и юноши. Пульчи объединил все эти качества и сложил из народных легенд, из рукописей Лаврентьевской библиотеки и из разговоров за столом Лоренцо эпос, который смеется над великанами, демонами и битвами рыцарских сказаний и повествует, иногда серьезно, иногда насмешливо, о приключениях христианского рыцаря Орландо и сарацинского великана, который дал поэме половину ее названия.*

Напав на Орландо, Морганте спасается, объявив о своем внезапном обращении в христианство. Орландо учит его богословию, объясняет, что два его брата, только что убитые, теперь находятся в аду как неверные, обещает ему рай, если он станет добрым христианином, но предупреждает, что на небесах он должен будет без жалости смотреть на своих горящих родственников. «Доктора нашей церкви, — говорит христианский рыцарь, — сходятся во мнении, что если бы прославленные на небесах люди жалели своих несчастных родственников, которые лежат в таком ужасном смятении в аду, то их блаженство сошло бы на нет». Морганта это не беспокоит. «Вы увидите, — уверяет он Орландо, — скорблю ли я о своих братьях, подчиняюсь ли воле Божьей и веду ли себя как ангел… Я отрублю руки своим братьям и отнесу их этим святым монахам, чтобы они были уверены, что их враги мертвы».

В восемнадцатом канто Пульчи вводит еще одного великана — Маргуте, веселого вора и легкого убийцу, который приписывает себе все пороки, кроме предательства друга. На вопрос Морганте, верит ли он в Христа или предпочитает Магомета, Маргуте отвечает:

Я верю в черный цвет не больше, чем в синий,
Но в жирных каплунах, отварных или, может быть, жареных;
И я тоже иногда верю в масло,
В пиве и сусле, где поджаривается пиппин;…
Но в основном для старого вина, в которое я верю,
И спаси того, кто твердо уповает на это…..
Вера, как зуд, настигает;…
Вера — это то, что человек получает — то, это или другое.
Тогда посмотрите, какому кредо я обязан следовать:
Ведь вы должны знать, что моей матерью была греческая монахиня,
Мой отец, в Брусе, среди турок, мулла.21

Маргуте умирает от смеха после двух канто; Пульчи не тратит на него слез, но извлекает из своей волшебной фантазии демона первого порядка, Астаротту, восставшего вместе с Люцифером. Вызванный из ада колдуном Малагиги, чтобы быстро доставить Ринальдо из Египта в Ронсесваллес, он ловко справляется с задачей и завоевывает такую привязанность Ринальдо, что христианский рыцарь предлагает молить Бога освободить Астаротту из ада. Но учтивый дьявол — прекрасный богослов и указывает, что восстание против бесконечной Справедливости — это бесконечное преступление, требующее вечного наказания. Малагиги задается вопросом, почему Бог, предвидевший все, включая непослушание Люцифера и его вечное проклятие, решил создать его; Астаротт признается, что это тайна, которую не может разрешить даже мудрый дьявол.22

На самом деле он был мудрым дьяволом, ведь Пульчи, пишущий в 1483 году, вкладывает в его уста удивительное предвосхищение Колумба. Ссылаясь на старое предупреждение у Геркулесовых столбов (Гибралтар): ne plus ultra — «дальше не ходи», — Астаротта говорит Ринальдо: