Возрожденные полки русской армии. Том 7

Тембет числился вторым офицером в одном из взводов первой сотни. В строевых занятиях он не участвовал, да и вряд ли мог бы принимать в них участие, но на походе следовал на положенном месте. За ним ехали трое его вестовых: один – для услуг, другой вез коврик для совершения намаза, ибо Тембет был правоверным мусульманином и неукоснительно совершал все моления, и третий – завернутую в кусок сукна скрипку, имевшую вид полена, изделие самого Тембета. Иногда на привалах он по просьбе офицеров играл на этой скрипке кабардинские мелодии. Некоторые из них он сопровождал пританцовыванием. Все это производилось с таким достоинством, что никому и в голову не могло прийти улыбнуться.

Со всадниками его отношения были чисто патриархальными, далекими от всяких уставов, и они его любили и уважали. С офицерами он был ровен и общителен и пользовался всеобщим расположением. Даже при больших переходах, которые, несомненно, были ему тяжелы по его годам, он никогда не позволял себе отправиться в обоз или отстать от полка, что было бы ему, конечно, разрешено. Был он всегда в хорошем настроении, вежлив и любезен. Видеть его в боевой обстановке мне не приходилось, но по рассказам знаю, что в самых трудных условиях Тембет выполнял свой долг без всяких колебаний. Последний раз я его видел при роспуске полка, когда уже всюду ощущался нажим большевиков: вид у него был растерянный и несчастный. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

В дни революции выказал однажды свою благородную и прямую натуру упомянутый мною выше поручик Мушни Дадиани[582]. Случилось это в офицерском собрании в присутствии командира полка и большого числа офицеров. Князь позволил себе заговорить на политическую тему и неуважительно задел имя Государя. Время было смутное, у власти стояли эсеры, и, хотя все присутствовавшие были монархистами, никто из них, привыкнув уже к ежедневным выкрикам и грязным статьям по адресу монархии и Государя, не счел себя вправе его остановить. Видя, что командир полка и старшие офицеры лишь смущенно переглядываются и молчат, я взял инициативу на себя и твердо заявил Мушни, что, говоря так, он оскорбляет мои убеждения и что ему стыдно так отзываться о Государе, от которого он получил офицерский чин. Мушни опешил, несколько мгновений молча смотрел на меня, потом встал из-за стола, подошел ко мне и, протянув руку, сказал, что берет свои слова обратно и просит извинить его. Надо отметить, что он был старше меня чином и годами и по всей дивизии пользовался заслуженной репутацией храбреца, а я был корнет, всего лишь год пробывший в полку. На такой поступок мог решиться только лишь прямой и честный Мушни. Несмотря на свои политические взгляды, он был рыцарски благородный человек и таковым и остался в моей памяти. Его геройская смерть это подтвердила.

Прибыв на Кавказ в октябре 1917 года и расположившись в Нальчике, полк не получал ни жалованья, ни довольствия и стал постепенно умирать, и вскоре по этим причинам пришлось распустить по домам почти всех всадников. Остались лишь те, кто имел личные средства, да офицеры. В конце октября пришла в Нальчик с Кавказского фронта батарея и расположилась на квартирах. Сначала все было спокойно в ней, но пропаганда работала и умело разжигала страсти. Однажды ночью к командиру полка, полковнику Абелову, прибежал артиллерийский офицер и сообщил, что батарея арестовала всех своих офицеров и утром собирается их «судить». На рассвете наш полк окружил расположение батареи, но дело обошлось без крови: офицеры были освобождены, зачинщики бунта перепороты, а в 10 часов утра все солдаты-артиллеристы были посажены на поезд и оправлены на станцию Котляревская с предупреждением не возвращаться обратно. Вторым событием в жизни полка в Нальчике, которое окончательно укрепило за ним репутацию «контрреволюционности», было разоружение красноармейской роты, сформированной большевиками из жителей самого Нальчика в январе 1918 года. Окруженная нами в здании школы, где она собралась, рота без боя, после недолгих переговоров, капитулировала и выдала пулеметы и патроны, которых у нас почти не было, и большое количество гранат. Все чины ее были отпущены с миром, хотя в этом деле и погиб один из наших всадников.

В январе или феврале 1918 года полковник Абелов сдал командование полком переведенному к нам подполковнику Мудару Анзорову[583] и, живя в Нальчике, числился в отпуску. После крушения Добровольческой армии он, по слухам, был захвачен большевиками и расстрелян. Это был достойнейший представитель доблестного русского офицерства.