Возрожденные полки русской армии. Том 7

Добравшись до назначенного нам места, мы рассыпались в цепь, пулеметы на тачанках по тактике Гражданской войны расположились в цепи при каждой роте. На той горе, откуда мы только что ушли, располагался наш 1-й гренадерский полк. Значительно дальше, вправо, на больших относительно высотах окапывались пластуны. Но вот пошел опять дождь, стало холодно и темно, – облака шли низко-низко. Около меня лежит какой-то гренадер в порванной рубахе, под которой видно голое тело, он дрожит.

Через час дождь прекратился, облака местами разорвались, показались клочки голубого неба и мгновенно началась стрельба. Стреляли десятки пулеметов. Красные возобновили наступление.

«Что с нами будет, если нас обстреляет артиллерия, когда мы лежим ногами вверх без всякого укрытия, как мокрые курицы», – заговорил я с Владимиром. «Да, сегодня плохая для нас обстановка, а впрочем, увидим».

Показались цепи красных. Их было так много, что только первая их цепь была вдвое гуще и длиннее всего нашего расположения, а за ней показывались все новые и новые.

На самом командующем пункте нашей позиции, на седловине, стоял Густав, мы попросили его передать нашей 5-й гренадерской батарее открыть огонь. Батарея почему-то медлила, красные надвигались, а тачанки их засыпали нас пулями. Артиллерия красных безмолвствовала. Вот мы видим, показывается всадник с красным знаменем. Роты открывают огонь. Красные не ложатся – идут. Заговорила наша артиллерия, один снаряд попадает в тачанку, и пулемета нет. Поручик Линьков на ближайшей тачанке изготовился к бою. На правофланговой тачанке замер в ожидании команды поручик Павлов. Вот сразу все наши пулеметы неуверенно проводят строчку. Потом пауза – и огонь на поражение. Цепи красных редеют, они падают, поднимаются, видно, как пулемет скашивает подряд 3—4 человека, но порыв их силен, они идут. Уже нас отделяет 200—300 шагов, огонь достигает наибольшего напряжения. У Линькова задержка; он не справляется с ней и перебегает на другой пулемет. Тачанка ползет на седловину, на нее косятся из цепи. Пули роют землю то тут, то там, мы несем серьезные потери; все время тянутся раненые, то в цепи кто-нибудь вдруг вздрогнет и повернется на бок или замрет, эти оставались на месте.

Первая цепь красных спустилась уже в овраг, что шел параллельно нашему фронту. Вторая цепь остановилась и открыла огонь с колена. Положение принимало серьезный оборот. Принять штыковую атаку ни я, ни Гранитов не решались, ибо не уверены были в людях. Инициатива всецело была в руках красных. Густав, наблюдавший все это и переживавший те же чувства, что и мы, в последний момент подал сигнал отходить. Вырвался вздох облегчения, теперь только перевалить за седловину. Перевалили благополучно. Рота не понесла потерь в офицерском составе, зато треть гренадер, по крайней мере, осталась добровольно в окопах. Так началось наше отступление, остановившееся только 23 августа, после упорного боя на укрепленной Царицынской позиции.

С этого дня мы потеряли веру в свои силы, и красные теснили нас все время, не имея даже артиллерии. И только тогда, когда мы подходили близко к Волге и хотя бы узенькая ленточка реки находилась в поле нашего зрения, мы неизменно попадали под обстрел тяжелой судовой артиллерии Волжской флотилии красных.

Отходили мы той же дорогой, по которой пришли, причем все мобилизованные гренадеры, проходя мимо своих деревень, дальше не шли, а вдруг бесследно исчезали. Мы перенесли целый ряд боев, причем один, 15 августа, едва не кончился для всех нас трагически. Занимая обычную позицию, мы были внезапно атакованы перед рассветом матросским десантом. Оба пулемета, находившиеся при нашей роте, «отказали» после первых же выстрелов. Красные были в 100 шагах и с громким «Ура» бросились на нас. Мы бежали. Нас преследовали огнем на протяжении 2 верст. По пути все время падали раненые, мы тянули за собой только тех, кто мог хоть как-нибудь передвигаться. Я потерял всякую надежду уйти живым, так как буквально задыхался от быстрой ходьбы… ноги переставали повиноваться. Душу раздирающие вопли оставленных раненых неслись нам вслед. Шедший рядом со мной Борис Силаев вдруг закачался и побледнел. «Скажи, пожалуйста, я не ранен?» – сказал он, снимая фуражку и проводя рукой по голове. «Нет, нет. Иди. Давай твою винтовку», – предложил я. Вдруг глаза его расширились, и он показал мне свою фуражку, простреленную пулей. Действительно чудеса. Ведь блин, а не фуражка, и все же как-то пронесло.

Но вот спасительный овраг. Мы вышли из-под обстрела. Наша 5-я батарея, остановившись у дороги, беглым огнем сдерживала порыв красных. Подкатили санитарные двуколки и начали забирать раненых.

…Вечером, сидя у огня и доедая какой-то двузначный по порядку арбуз, мы делились впечатлениями. Все рассматривали фуражку Бориса. Он уже был весел и, улыбаясь, говорил: «Чуть-чуть не пошел на удобрение Саратовской губернии».