Возвращающий надежду

Через неделю Бернар встал, опираясь на плечо Спири. Острым блеском сверкнул в глаза голубой просвет в листве, голова закружилась. Стояла чарующая лесная тишина.

— Кавалеры как топоры, — тоненьким голоском рассказывала девочка. — Им всё равно, что рубить: дерево, человека… Я сказала отцу: «Нашего сеньора забьют». Тогда все стали бросать в них камни. И Оливье убежали.

— Кто все?

— Да наши мужики. Они в лесу прятались, когда пришли Оливье. А после прибежали сюда.

Бернару было непонятно, что же делал Рене. Но девочка не знала.

— Наверно, у них вместо плеч топорища, — продолжала она и засмеялась. — А у нас говорили: молодой Одиго — святой. Я и захотела увидеть святого. Иду. Прошлась так немного, знаете. До канала. Ну, села. — Она с живостью обезьянки изобразила то, что рассказывала. — Смотрю — вы идёте с вёслами. У вас волосы такие светлые… и лицо. Подумала: может, это всё святое? И лодка святая? Я часто потом на вас смотрела…

Но он уже не видел её и не слышал: вместо человеческих лиц из листвы смотрели скотоподобные хари; отовсюду, свиваясь и шипя, подползали змеи предательства. Бернар упал на землю и стал кататься по ней, выкрикивая страшные слова.

На следующий день он спросил у Жака Бернье про свою лошадь. Коричневое лицо арендатора сморщилось, глаза спрятались под брови.

— В лесу есть дичь, — сказал он. — Худой ты, кожа да кости. Охоться, толстей. Оливье бродят по дорогам. А конька твоего увели в Шамбор.

Бернар обратил внимание на то, что в лесу бродят чужие, по виду горожане, при нём они умолкали или говорили о пустяках.

Он собрался было уйти пешком — из-за сосен вышли четверо с дубинками: его охраняли как пленника.

В сумерках явился Клод, виновато поскрёб в затылке:

— Что поделаешь, друг, ты заложник.

И Бернар услышал о том, что в городе восстание и деревня его поддерживает. Тут только он объединил в уме явления, между которыми раньше не видел связи.

— Но при чём здесь я, Клод? — спросил он с горечью. — Или всюду обман, всюду вражда да ловушки?

— Ты — Одиго! — выразительно сказал ткач и распространяться больше не стал. Бернар, как ни был прост, понял: Эсперанса — или никто.

Девочка сжалась, точно её ударили. Села, охватив острые коленки руками.

— На берегу есть лодка, — сурово заговорила она, глядя в сторону. — Я вас проведу. По дороге опасно: всюду наши или люди Оливье. А оттуда легко морем до города. Там найдёте своих друзей.

Ночью они углубились по тропинке в чащу. Вышли на берег. Раскидали хворост, которым была завалена лодка, и вдвоём столкнули её в воду Блёстки лунного света дробились у них под ногами, погружёнными в воду. Она прижалась щекой к его щеке и немного поплакала, потом оттолкнула лодку.

— Ветер в корму, светло, — сказала она. — Отсюда пять миль. Не говорите, где были, что видели, что слышали…

Взявшись за вёсла, Бернар увидел на дне лодки плащ, а в нём кусок хлеба. Его тронул этот прощальный подарок: было известно, что в округе голод. Через три часа он причалил к пристани и сошёл на землю.

В городе ещё не просыпались. На первой же улице сапоги его ступили во что-то, напоминающее ковёр, и это был действительно ковёр из перьев: кругом валялись распоротые перины. Прямо над ним закачалась длинная тень. Он поднял руку и коснулся твёрдых босых ступнёй повешенного. Вокруг он увидел дома с настежь распахнутыми дверями и следами разгрома. Лязг шпор и грубый солдатский смех заставили его отступить за угол. Солдаты говорили о том, что жратвы мало, кони совсем отощали, что пора бы на постой в деревню.

Стало светлее. Он подошёл к белому листу на стене. «Недостойные ваши сограждане, эти канальи, коих возмутительные, бесстыдные и безбожные поступки…» Он прочитал полный угроз приказ до конца, в нём говорилось о пытках, колесовании и иных мерах, и глаза его остановились на подписи:

«Генеральный наместник губернатора граф Огюстен Одиго де Шамбор де Лябр».

Рядом была приписка углём:

«Дождёшься ты, граф Негодяй! Жак Босоногий».

Было ещё очень рано, и Бернар позавтракал в харчевне «Берег надежды» в долг, потому что у него не было ни су. Хозяин молча прислуживал ему с таким лицом, точно его обязали хранить некую тайну. Но у трактирщиков всегда есть тайна, они много видят и слышат и ничему не удивляются. Бернар расспросил у него, как пройти к наместнику, и отправился к отцу, теперь уже графу де Шамбор.

В замке от него писем не получали: дороги были перехвачены заставами черни, и на гонцов часто нападали грабители, которым было раздолье в такие времена. Бернар постучал в двери нового дома рядом с ратушей, ему открыли. За служанкой он прошёл в прихожую, где в кресле мирно спал Рене Норманн. Тот открыл глаза так, как будто закрыл их секунду назад, и голосом бодрствующего сказал:

— Граф давно ожидает вас, сьер. Мы хотели…

— Рене! — возмущённо перебил Бернар. — Я всё ждал, что вы меня разыщете. Чем вас так отвлекли, что вы даже не вспомнили обо мне?

Рене потянулся и благодушно выдавил сквозь зевок: