Возвращающий надежду

— Зачеркните последние фразы, — сказала Антуанетта из-за плеча мужа. Она только что приехала в город и прямо из кареты, не снимая накидки, бесшумно поднялась в комнату мужа. — Сын ваш жив. Он в Шамборе.

15

А что делал в это время «великий и неукротимый генерал Армии Страдания»?

С закрытыми глазами полулежал он в знаменитом фамильном кресле. Перед ним стыл его любимый пирог с голубями, и на лице его дремала угрюмая забота. Словно кто-то тасовал у него в мозгу бесконечную колоду карт — так мелькали перед ним, подобно валетам и королям, валлонские, швейцарские, голландские наёмники со свирепыми усатыми лицами; пороховой дым клубами проносился мимо; вновь он слышал предсмертное ржание вздыбившихся коней, пистолетные выстрелы, звон сшибающихся палашей…

— Клялся я, что не возьму в руки оружия иначе, как для охоты! — сетовал он на судьбу. — Проклял я войну и всё её тёмное безумие. Нет, снова пришлось мне убивать, да ещё и мужиков толкать на убийства!

Дело представилось ему и с другой стороны.

— Куда же поведу я своих крестьян? Вот приходит из города ткач, человек далёкий от земли, от плуга; ему нипочём, что крестьянин должен круглые сутки трудиться на своём поле и винограднике. Нет, уводи ему мужиков в зловонные городские трущобы. Зачем? Чтоб подлые наёмники, вечно требующие денег в уплату за свою и чужую кровь, скосили моих жаков одним залпом?

И ему опять захотелось исчезнуть, сбежать — не в лес, а ещё дальше, чтоб уж и собаки не сыскали его следов…

В таких далеко не героических размышлениях дошёл он до поединка, который уже представлялся ему верхом нелепости. В это время в дверь деликатнейшим образом постучали, и в комнату один за другим, отвешивая учтивые поклоны, вошли люди в плащах и бархатных камзолах. Некоторые из них ещё не совсем пришли в себя после штурма. Но все выглядели вполне благопристойно.

— Садитесь, сеньоры, — неприветливо сказал Бернар. — Чем могу служить?

Любезно улыбнувшись, старший из делегатов, Шарль де Коаслен, начал так:

— Сеньор, вы среди людей своего круга и ваших вкусов. Вас, как равного, поймут и шевалье д'Арпажон, и Говэн де Пажес, и де Броссак, и д'Эмери, и де ля Маргри, и кавалер д'Ато… — названные поочерёдно кланялись. — Ваш отец, мсье…

— Оставим его в покое, сьер, — перебил Бернар. — Короче и проще: чего вы хотите?

Де Коаслен потрогал свою остроконечную бородку.

— Будем считаться только с фактами, сьер Одиго. Вы по праву возвратили своё имение, и закроем глаза на способ…

— Не очень, правда, достойный, — тихо заметил кавалер д'Ато.

— А также припишем вашей военной горячности казнь одного из лучших…

— Его повесили крестьяне, — резко ответил Одиго. — И не скажу, чтоб я из-за этого сокрушался!

Видя, что разговор принимает дурной оборот, вмешался кавалер д'Эмери:

— Штурм и ловушка были великолепны, сьер. В моём лице о том свидетельствует всё дворянство!

И старый вольнодумец, богохульник и пьяница д'Эмери не без изящества ему поклонился.

— Так чем могу быть полезен? — смягчившись, напомнил Бернар.

— О, мы найдём общий язык, — ободряюще сказал Шарль де Коаслен. — История габели в Гаскони — это очень печальная история, сьер! Древние привилегии нашей провинции, дарованные ещё Франциском Первым… словом, никто не осмеливался поднять на них властную руку. И что же мы видим в наши дни? Порядочному дворянину не на что содержать ловчего сокола — так разорили наших арендаторов налоги! А тут ещё возмутительный, бесстыдный, безбожный налог на соль, этот святой продукт, дарованный человеку самим богом. Не знала Гасконь этого налога, слава пречистой деве, и знать не должна!

— Что же я могу сделать, господа? — спросил Бернар, несколько озадаченный тем, что дворяне явно толкают его на борьбу с габелью.

— Очень многое, — понизив голос, сказал де Коаслен и начал что-то нашёптывать Бернару на ухо.

— Господа, шептаться скучно! — запротестовал пылкий Говэн Пажес. — Ничего не боясь, скажу вслух: мы поможем сеньору Одиго, назло чиновникам фиска, и деньгами, и оружием, и связями, если понадобится… Остаётся уладить одно. Известно ли вам, достойный молодой человек, что последний судебный поединок состоялся в 1547 году при Анри Втором и его дворе? Теперь дела чести вершит только суд маршалов Франции.

— Я уже предлагал когда-то Оливье дружеский турнир, — сухо ответил Бернар, уже почуявший, что вторая цель этого визита — спасение Оливье. — Но им больше по душе тайные убийства. Что ж? Обойдёмся и без суда маршалов.

— Поединки, сьер, запрещены. А божий суд — это же такая древность! Он прекрасен, как воспоминание, право, не больше…

— Отец вас не одобрит, не так ли?

Одиго на всё отвечал непреклонным молчанием, как ни старались его отговорить от поединка дворяне, которых уполномочил на это сам старый Артур Оливье.

С прощальными поклонами все вышли, громко сожалея по поводу роковой фамильной вражды. И не удивительно: каждый из посетителей Одиго имел на совести не менее одного убийства из родовой мести.

Одиго проводил дворян до крыльца. Тут к ногам его приникла женщина.

— Марго! — воскликнул он. — Это вы, моя добрая?