Возвращающий надежду

Одиго возразил:

— Талью и тальону платить необходимо. Это налог на землю, что кормит всех нас.

Многие его поддержали. Но вот коснулись обложения винной торговли — и тут поднялся невообразимый гвалт, так что вполне могло дойти и до ножей. Звонким ударом шпаги по столу Одиго заставил крикунов притихнуть и потребовал:

— Пусть говорит один!

Тогда встал арендатор по имени Буадро. От волнения и непривычки выступать перед собранием он говорил высоким и пронзительным голосом, точно хотел кого-то перекричать.

— Подумайте ж, добрые люди, обмозгуйте дело хорошенько: винные пристава эти богомерзкие, они бесстыдно лезут в наши погреба и считают, сколько нам можно выпить самим! А после продай каких-нибудь четыре бочонка — плати пятнадцать ливров, а привези их водой на продажу, так опять же водяные пошлины, да городские заставные, да за розничную торговлю плати… Чем же бедному мужику кормиться?

Хоть оратор был неважный, слова его почему-то произвели большое впечатление. Раздались выкрики:

— А габель? Габель ты забыл?

— Соляные стрелки нарочно подбрасывают в дома соль и требуют за то уплаты!

— Запретили употреблять морскую воду — точно она не божья!

— Шесть ливров за одно мино — подумайте только!

— Серую и белую соль покупай каждый старше семи лет да ещё по семи фунтов в год!

— В королевских амбарах купи, да и не во всякий день, а в ярмарочный!

— Заявится сборщик — открывай, рыбак, бочонок макрели, ищи, хозяйка, квитанцию на окорок солёный! В кухне роются, как псы… тьфу! А не заплатишь, так арест на твоих рабочих лошадей!

Одиго повысил голос:

— Согласно закону покойного короля Анри, лошадей, быков и прочий рабочий скот брать за долги запрещено.

— Что им законы, коль судьи знакомы!

— Закон — паутинка: шмель прорвёт, муха увязнет.

— Вот бы сюда короля нашего Анри, он бы им…

Поднялся, наконец, и Жак Бернье. Приземистый, он молча шевелил широкими плечами и зло усмехался, пока все не угомонились.

— Визгу много, а шерсти нет, — скрипучим голосом начал он. И предложил не болтать, а составить общий приговор, или, как его, ордонанс. А для крепости и нерушимости дела немедля создать армию, притом армию как следует быть — с начальниками, с дисциплиной: не ставь врага овцой, ставь его волком! И начальника назначить, чтобы все жаки слушались его, как отца. И звание ему дать: генералиссимус угнетённого народа. А при нём поставить штаб, чтоб был вроде правой и левой руки. Он, Жак Бернье, придумал и название для армии, только не знает, подойдёт или нет…

Тут старик принял вид скромный и самодовольный.

— Какое название? — спросил Одиго.

— Армия Страдания, — сказал Жак важно.

Единогласно были приняты все предложения Жака. Тут же придумали и герб для печати: босые ноги на зелёном фоне, а сверху маленький якорь. Крестьяне оказались большими буквоедами: они захотели, чтобы непременно при них был составлен «Манифест Великого и Неукротимого Генерала Армии Страдания», где всё сказанное и решённое было бы прописано крупными буквами, — «ибо незаписанные слова исчезают в воздухе». Одиго с трудом уговорил их озаглавить это произведение проще — «Наказ парламенту».

Он принялся писать черновик, а крестьяне велели отцу Ляшене читать молитву, чтобы всевышний помог общему делу. Так, под мерный голос кюре, шёпот и тяжкие вздохи колено-преклонных мужиков, рождался революционный документ, каких много выходило в те времена. В нём, между прочим, имелись такие места:

«Чума и отрава, пираты и разбойники не могли бы учинить более дьявольского зла, нежели налоги, тяготы, пошлины, повинности и прочие поборы, каковые взимают с нас именем короля сверх тальи, осьмны и 15 ливров с бочки вина. Люди в Гиени и Оверни уже пасутся на траве наподобие животных, и мы боимся той же участи. Бедный народ не может долго пребывать со скрещёнными руками, ибо невыносимо ему дальше слышать и само слово „габель“».

Особенный упор, правду сказать, Бернар сделал на солдатские постои:

«Но какое, подумайте, огорчение вооружить людей с тем, чтобы они извлекали шпагу против тех, кто дал им её в руки! Ведь народ одевает солдат в то, что снято с него самого. Их шпаги окрашены его кровью. Они ставят лошадей в гумна, отнимают и тут же продают мужицкое зерно якобы за недоимки, они выбивают днища у бочек, поджигают дома и обращаются с хозяевами как хорватская конница. И насосавшись досыта народной крови, они рассеиваются, даже не узнав, где враг отечества! За что же из нашей груди вырывают наше французское сердце?»

Наказ кончался полными угроз словами:

«Итак, вынуждены мы назвать себя Отчаявшимися и громко возвестить миру, что мы не боимся стать мучениками за общее благо. Солдат есть крестьянин, носящий оружие. Таким образом, может случиться, что и простой виноградарь возьмёт в руки аркебуз. Тогда из наковальни он станет молотом!»

Когда «Наказ» был обсуждён, дополнен и отредактирован, перебелённый лист испещрили подписи, взамен которых многие по неграмотности поставили кресты.