Возвращение

Жестом уважения и доброжелательности Нафтали пригласил греческого офицера зайти в синагогу.

После яркого солнца в помещении казалось темно. Горело несколько небольших глиняных плошек. Рав поставил перед гостем золотистую, как солнечный день кружку с холодной ключевой водой.

– Из ущелья Ара, – невольно улыбнулся своим воспоминаниям Силонос. Наступило неловкое молчание. Первым заговорил Нафтали.

– Я уже давно понял, – начал раввин, как бы продолжая недавно прерванный разговор, – что для вас, уважаемый гипарх, история великой Эллады, не пустой звук, но важная часть лично вашей жизни, вашей веры и отсюда линия вашего поведения. Вы носитель великих традиций, но, увы! прошедших эпох.

Сказав все это, без всякой напыщенности или заискивания, Нафтали умолк. Он лишь констатировал факт. Однако Силонос насторожился. Старый иудей коснулся очень важной его, Силоноса, личной тайны. Он внимательно посмотрел на раввина, но тут же успокоился. В словах иудея была истина, хотя она и больно его задела.

Не об этом ли говорил ему несколько лет тому Проклос, верный друг его отца, перешедшего в мир иной?

Наставляя Силоноса, друг отца говорил с осуждением о тех, кто зачеркнул лучшие стороны деяний Александра Македонского, а именно: его титанические попытки создать из народов и племен, присоединенных к эллинской империи, единую и могучую нацию ЭЛЛАС, о тех, кто взял из его деяний лишь опыт создания штрафных отрядов из провинившихся солдат и офицеров…

– Прошу прощения, если я задел больное место вашей души! – как бы опомнившись, произнес раввин. – Я не намерен был даже в малейшей степени огорчить моего почетного гостя.

– Продолжайте, – коротко возразил Силонос, – я вижу, вы знакомы с нашей историей.

– Я лишь пытаюсь её понять… – тихо ответил раввин. – Наши древние народы и наши древние культуры связаны не праздными интересами.

– Да, я знаю о Септуагинте – тщательном переводе вашей Торы на греческий язык. Этот перевод был осуществлен семьюдесятью иудейскими мудрецами по личному указанию Александра Македонского и вошел в золотой фонд Александрийской библиотеки в Египте.

– В словах Силоноса прозвучала плохо скрываемая гордость. – Лишь зная и уважая историю, культуру и обычаи своего народа, – продолжал он, – можно по достоинству оценить историю и культуру другого народа, связанного с нами на протяжении многих столетий.

– Это так, – согласился рав Нафтали, – хотя наши цивилизации различны, мир ваших богов – это обожествленный мир вашего свободного народа, верующего в свое могущество, в свои силы в правоту свершаемых им деяний.

– Мы же, – продолжал Нафтали, – в известной степени ваша антитеза, мы вышли из рабства, и становление нашей свободы сопровождалось откровением, или, если позволите, рождением неизвестных ранее великих принципов, зафиксированных в десяти заповедях. Принципов понятных и близких подлинным эллинам.

– Согласно нашей иудейской вере, каждый человек создан по образу и подобию Всевышнего и содержит в себе целый мир. Всемогущий передал через Моше-рабейну 613 заповедей, указывающих человеку как распоряжаться этим миром. Но только сам человек волен, распоряжаться этим миром, как и самим собой.

Нас нередко обвиняют в том, что мы – варвары среди варваров, – продолжал Нафтали, – и все из-за того, что в любой человеческой среде – мы другие. Но это отличие не зависит от нас. Оно заключено в наших традициях, в наших обычаях, в нашей безоговорочной вере в единого Бога.

– Да, я это знаю, – насупившись согласился эллин. И он вспомнил кровавые усилия Апеллеса направленные на то, чтобы искоренить иудейские обычаи и верования.

– Вы имеете в виду брит-мила ? – спросил Силонос, используя именно это ивритское слово.

– И брит-мила тоже, – согласился Нафтали. – Но кроме этого важнейшего признака, свидетельствующего о заключении Союза с Всевышним, нам подарено счастье еженедельно праздновать царицу Субботу. День молитв и день священного отдыха.

– Это верно, – произнес в глубоком раздумье Силонос, – в наши мрачные дни рабства, еженедельный отдых – это дерзкий вызов обществу. И это я успел хорошо усвоить в Иудее. Люди исправно платили кем-то названные "праздничные субботние штрафы", их избивали, отсекали головы, но в этот день они не выходили на работу.

Силонос расслабил пояс. Снял меч. Осмотрел помещение синагоги и увидел множество глиняных сосудов, сконцентрированных в угловой нише. Узнал кубки, созданные в мастерской Эльазара и разрисованные рабыней Эстой.

…Где они теперь? Что с Шифрой?

Думая не раз об иудейской девушке, он уже не скрывал перед собой, что она прочно вошла в его жизнь. И её отсутствие лишь подчёркивало её постоянное присутствие в его мыслях и чувствах.

Будучи реалистом, он понимал, что этот период его жизни пройден. А пройденное не возвращается даже в мифах. Тем не менее, непонятная надежда продолжала в нем жить. Продолжала волновать его мятежную душу. И не эта ли надежда привела его, гордого и независимого эллина, в эту синагогу – Дом собраний варваров, к которым принадлежала Шифра?

Видя, что Силонос глубоко задумался, Нафтали заволновался. Не обидел ли он неосторожным словом гостя? Он этого совсем не хотел. Но может он, Нафтали, ошибается и его многолетний опыт общения с людьми, раскрыл перед ним волнение души этого честного, прямого и мужественного человека. Это предположение вызвало у раввина ответное волнение, он потянулся к эллину в стремлении восстановить утерянное равновесие. Он раздумывал.

Наступило продолжительное молчание, каждый был погружен в свои мысли.

Здесь было прохладно и Силоносу показалось, что раввин собирается сказать ему что-то чрезвычайно важное, и он знал, что это будут не простые слова, которые обычно принято говорить при встрече старых знакомых. Однако он обязан был возвратиться в крепость и, пообещав, что обязательно зайдет, легко вскочил на Быстроногого и направился к шатрам гарнизона.

У офицерского шатра он спешился, бросил поводья подоспевшему коневоду, скрылся внутри. Никос, не успевший отвести от шатра лошадь, услышал непривычно громкий голос Силоноса, затем, к еще большему его удивлению, последовала отборная ругань. И, если бы он не знал голос своего командира, то мог бы поклясться, что это был кто угодно, только не он, Силонос.

Когда же в шатре послышалась какая-то подозрительная возня, и оттуда выкатился начальник отряда лучников Филон, Никос счел благоразумным поскорее увести Быстроногого в конюшни и убраться самому.

Филон, меж тем, ослепленный ярким дневным солнцем, от которого он был отделен стенами шатра неизвестное количество дней, невольно рукой прикрыл глаза рукой. Тут же потребовал принести несколько ведер холодной воды. Сбросил не первой свежести домашнюю тунику, велел рабу лить на голое тело ведро за ведром. Затем отряхнулся как гусь, хорошо растерся большим лоскутом грубой льняной ткани и велел подать офицерские доспехи.

К полудню он и Силонос построили на площади у шатров весь состав гарнизона.

– 320 копейщиков, 120 лучников и 200 солдат вспомогательных служб, – доложил вновь прибывшему гиппарху Филон. – Кроме того, в составе гарнизона имеется 30 колесниц и три малых катапульты.

Затем они обошли довольно стройные шеренги. При этом Силонос не без огорчения заметил, что среди солдат почти не осталось ни македонцев, ни фессалийцев, основное ядро составляли местные наемники, впрочем, были также ликийцы, и персы.

Филон, шагая рядом со стройным и подтянутым Силоносом, пытался втянуть четко обозначившийся живот. Иногда это ему удавалось.

Среди лучников Силонос увидел несколько хорошо знакомых воинов. Он заметил, что и они узнали его. Это принесло ему радость и успокоение. Одного из лучников он помнил по имени. Тот был ведущим фаланги и не раз заслуживал похвалу.

– Лисип! – окликнул он солдата. И тот, польщенный вниманием, сделал широкий шаг вперед. Он был при полном вооружении. Длинный меч, введенный еще Александром Македонским, заправленный за спину, лук и полный колчан стрел.

Потрепанный кожаный панцирь, захваченный некогда у парфян, был хорошо подогнан, а шлем с развевающимися перьями начищен до блеска. Лисип с достоинством характерным для воинов, знающих себе цену, отдал честь новому командующему.

– Назначаю тебя командиром отряда лучников. – Четко произнес Силонос. Затем распустил солдат и велел командирам отрядов зайти в офицерский шатер.

Говорил он предельно кратко. Потребовал немедленно восстановить боеспособность гарнизона и подготовиться к маневрам. Поручил Лисипу возвратить всех солдат, разбредшихся на заработки по окрестным деревням. Он был уверен, что затишье долго не протянется. Парфяне непрерывно наращивали силы.

Царь Антиох все более увязал в Иудее. Силонос уже знал, что ополченцы Иегуды Маккавея разгромили регулярную армию Аполлония, царского наместника Самарии. А сам Аполлоний был убит.

Теперь готовилась новое выступление против Иудеи. Экспедиционный корпус возглавил полководец Серон, приближенный самого царя.

Все это ослабляло империю селевкидов, и Силонос был уверен, что этим непременно воспользуются парфяне и нанесут удар по форпосту. Далее им откроется путь на Тапсак и Антиохию. И он, со свойственной ему последовательностью принялся за осуществление своего плана.

К шестому полнолунию гарнизон Дура-Европоса стал одним из самых сильных в этой части огромной империи селевкидов. Но этот бесспорный успех Силоноса оказался для него роковым.

Дисциплинированный и хорошо подготовленный отряд гарнизона, насчитывавший боле двух тысяч воинов, попал в поле зрения на столько парфян, сколько приближенных царя Антиоха Эпифана. Однако Силонос этого не понял.

Когда специальный имперский курьер вручил ему папирус с требованием немедленно явиться к Лисию в Антиохию, он обрадовался, видя в этом перст судьбы. На его стороне были боги Эллады.