Возвращение

Еще одной причиной их нынешнего противостояния стало то, что Игнасио примкнул к толпе рьяных поклонников корриды. Люди, которых притягивал этот спорт – или, по мнению многих, скорее искусство, – являлись в большинстве своем самыми ярыми консерваторами из всех живущих в городе. Это были землевладельцы и богатеи, и Игнасио с радостью встал на их сторону. Пабло с Кончей приняли такое предрасположение сына и надеялись, что с возрастом тот поймет – истина лежит где-то посередине. Пока же Антонио тошнило от самодовольства Игнасио, и он даже не удосуживался это скрывать.

Казалось, в доме воцарялось спокойствие, только когда Игнасио уезжал на корриду. Его дни в качестве бандерильеро остались теперь в прошлом, и он, закончив ученичество, в течение которого ему дозволялось работать только с молодыми быками, был произведен из новильеро[41] в полноправного матадор де торос[42]. На альтернативе, церемонии официального посвящения в матадоры, эксперты обратили внимание на его не по годам выдающийся талант. Где бы он ни появлялся, не только в Гранаде, но также и в Севилье, Малаге и Кордове, с каждым выступлением известность Игнасио становилась все более широкой.

По мере взросления у Эмилио начало обнаруживаться такое неприятие брата, которое превосходило даже антипатию Антонио. Они по самой своей природе были полнейшими противоположностями. У Игнасио имелось несколько поводов поддевать Эмилио: страсть того к гитаре, отсутствие интереса к девушкам и то, что он не был, по выражению среднего брата, «настоящим мужиком». В отличие от Антонио, который в словесных поединках мог переиграть даже Игнасио, Эмилио отгораживался от мира, погружаясь сначала в тишину, а потом в музыку. Его нежелание сводить счеты и поквитаться с Игнасио одним из понятных тому способов – кулаками или метким словцом – приводило его брата в еще большее бешенство.

Хоть Мерседес была не в пример общительнее Эмилио, она тоже жила в своем собственном мире – мире музыки и танца. Для нее с пяти лет до пятнадцати ничего, в общем-то, не изменилось. Она все так же проводила большую часть своего времени либо в мансарде, слушая игру брата, либо в своем любимом магазинчике за площадью Биб-Рамбла, где шились лучшие во всем городе платья для фламенко: там она беседовала с хозяйкой и перебирала ткани, ощупывая их складочки и пропуская сквозь пальцы пышные оборки, словно готовилась в невесты и выбирала себе приданое.

Лавка, которой заправляла сеньора Руис, стала для Мерседес ее личным раем. С потолка свисали вешалки с платьями как взрослых, так и детских размеров; там были даже крохотные костюмчики для младенцев, которые и ходить-то еще не умели, не то что танцевать. Все наряды были выполнены с одинаковой скрупулезностью, ярусы оборок, окантованных лентой или кружевом, тщательно накрахмалены, но ни один из них не повторялся, ни одна ткань не использовалась дважды. Имелись там и незатейливые юбки для занятий, и самые простые белые блузы, и расшитые шали с шелковыми кистями, и гребни для волос, и ряды блестящих кастаньет. Не забыли и про юношей: тут можно было найти костюм любого размера, как на совсем кроху, так и на взрослого, и подобрать к нему черную шляпу, чтобы завершить образ.

Любимыми у Мерседес были платья со вшитой в подол проволокой, – она создавала идеальную волну, когда танцовщица кружилась. Мерседес просто жаждала заполучить себе такое, но они стоили многие тысячи песет, и ей оставалось довольствоваться лишь мечтами. Несмотря на то что у нее имелось три наряда, пошитых матерью, ей все еще хотелось иметь то, что она называла «настоящим» платьем, и хозяйка магазинчика без устали обсуждала с ней качество и стоимость тканей. На шестнадцатилетие девушки родители пообещали исполнить ее заветное желание.

Люди восторгались ее танцами с тех пор, как ей исполнилось восемь. В этом возрасте девочки обычно и начинали выступать перед зрителями, что никогда не считалось неподобающим или несоответствующим их юным годам. Она с одиннадцати лет таскалась вверх по холму в Сакромонте, где в сырых домах, выкопанных прямо в склоне, жили цыгане. Хотя у нее там имелось несколько подруг, на самом деле она ходила в Сакромонте повидаться со старой байлаора[43], известной под именем Ла Марипоса, или Бабочка.

Большинство считало ее ополоумевшей старой ведьмой. Разумом Мария Родригес и впрямь немного оскудела, но вот воспоминаний о своем великом танцевальном прошлом не растеряла. Помнила все живо, словно речь шла о вчерашнем дне. Мерседес неуловимо напоминала ей себя в юности, потому, быть может, ее старческий мозг переставал видеть между ними разницу, и тогда благодаря этой девчушке она снова чувствовала, что танцует.

У Мерседес имелись друзья одного с ней возраста, но мать всегда начинала разыскивать ее именно с сыплющегося дома этой женщины. Это было ее убежище и место, где крепла ее одержимость.