Возвращение

Эмилио привычно поморщился, услышав характерный звук хлопнувшей двери; «Эль Баррил» давно уже закрылся на ночь. Если слышалось еще и насвистывание, это было плохим знаком. Таким образом брат изображал беззаботность, прежде чем выкинуть что-нибудь пакостное; в тот вечер у Игнасио выдалось как раз такое настроение.

– Как сегодня дела у Эль Марикон?[54] – спросил Игнасио, дав Лорке крайне уничижительную характеристику.

Вопрос прозвучал так язвительно, будто брата он тоже подспудно ухитрился обозвать «педиком», зная, что тот все проглотит.

Из-за таких поддевок Эмилио Антонио ненавидел Игнасио пуще прежнего.

– Почему ты просто не оставишь его в покое? – выкрикнул Антонио.

Он злился не только из-за того, что Эмилио подвергался вечным нападкам. Ненависть Игнасио по отношению к гомосексуалистам служила примером неприятия любого инакомыслия, так часто встречающегося среди сторонников правого крыла – узколобых, нетерпимых, кичащихся своей мужественностью.

В стране продолжались политические брожения, и Антонио обрадовался, когда услышал, что в рядах левых ходят разговоры о коалиции. Ужасные события, которые имели место в Астурии полутора годами ранее, заставили левых осознать, что, если они хотят вернуться к власти, им придется объединиться. Они решили начать все заново и, чтобы привлечь на свою сторону простых избирателей, главным пунктом своей программы провозгласили социальную справедливость. Так что эти несколько месяцев в семействе Рамирес оказались весьма напряженными: теперь грызню между братьями вызывали не только столкновения характеров, но и расхождения в политических взглядах.

Выборы состоялись в феврале 1936 года, и в целом по стране большинство голосов получили социалисты. В Гранаде дела обстояли не так просто. Победу одержала партия правых, но после предъявления им обвинений в запугивании и нарушении закона результаты выборов были аннулированы. За этим последовали столкновения между сторонниками правых и членами профсоюзов, противостояние между партиями усилилось. В Гранаде грабили церкви, громили издательства, сожгли театр. По реакции Игнасио можно было подумать, что спичку Эмилио бросил лично.

Конча пыталась усмирить бурю, разразившуюся под ее собственной крышей, но ситуация что внутри дома, что за его пределами и не думала исправляться. Тем летом череда некоторых событий привела к всплеску насилия по всей стране. После того как четверо фашистов застрелили лейтенанта полиции у его дома в Мадриде, в отместку был убит лидер правых, монархист Кальво Сотело. У столичного кладбища, где их похороны проходили одновременно, завязалась перестрелка между фашистами и полицейскими силами безопасности в лице штурмовых гвардейцев, в ходе которой четверо человек погибло. Политическая обстановка накалялась, напряжение росло.

Все мысли Мерседес были поглощены ее следующим выступлением, она считала дни до ближайшей встречи с Хавьером. Теперь, когда она закончила школу, они могли выступать чаще, особенно если учесть, сколько они получали приглашений, но Пабло был не готов оставлять «Эль Баррил» дольше чем на несколько дней в месяц. Она перестала замечать все увеличивающуюся пропасть между братьями, не имела ни малейшего представления об охвативших всю страну волнениях. В июле ее ждала череда выступлений в Кадисе, и Мерседес была занята разучиванием новых шагов: она каждый день проводила долгие часы в тесной компании Марии Родригес, охваченная греющим душу предвкушением новой встречи с Хавьером где-то через неделю.

Оставаясь у себя в комнате одна, Мерседес разглядывала фотографию своего гитариста, прислоненную к прикроватной лампе. Его крепкие скулы и копна прямых блестящих волос – тонкая прядка упала на глаз – с каждым разом казались ей все красивее. Камера так точно поймала его прямой взгляд, что сила, сквозившая в этих улыбающихся глазах, проникала в самую глубину ее существа.

Тем временем остальные члены ее семьи наблюдали, как собирается буря. Они слышали раскаты грома, но ни один из них и представить не мог масштабы надвигающегося бедствия.

Глава 15

Семнадцатое июля в Гранаде выдалось обычным летним днем. Стояла палящая жара. Ставни были опущены, отрезая доступ в помещения зною, свету и пыли. В воздухе чувствовалось оцепенение. Никто не знал, куда себя деть.

Конча с Мерседес сидели в тени под навесом кафе.

– На улице даже жарче, чем внутри, – заметила сеньора Рамирес. – Этот ветерок совсем не освежает.

– Жара такая, что даже рукой пошевелить сил нет, – отозвалась Мерседес. – Пойду прилягу.

Мерседес встала, и ее мать заметила, что платье дочери пропиталось потом и теперь просвечивает. Она тоже поднялась и составила их стаканы на поднос. Посетителей не было. Площадь словно вымерла; даже листва на деревьях, волнуемая ветерком, потрескивала как-то вяло – раскаленный воздух так ее высушил, что она уже начала опадать.