Возвращение

Я родился в тяжелые послевоенные годы, хотя наша семья, где было трое детей, не испытывала всех трудностей этого времени. Мой отец был заведующим кафедрой технического вуза, а мать — домашней хозяйкой. Из моего детства больше всего мне запомнилось, как порой нас поднимали с постели ни свет ни заря и посылали в очередь за сахаром, странно, но с тех пор я не люблю сладкого, если кто-то предлагает мне в кофе сахар, я отворачиваюсь. Когда я учился во втором классе, меня стали обучать игре на скрипке, я был довольно прилежен, много упражнялся, но очень скоро мои учителя и родители поняли, что таланта у меня нет, и после этого я ничем таким, что заложило бы основу для моей последующей карьеры, не занимался. Правда, отец пытался пристрастить меня к моделированию самолетов и радиоприемников, но все это мне быстро надоело, что нисколько не огорчило моих родителей. В четвертом классе мне в руки попала толстенная книга в темно-коричневом переплете под названием «Гарибальди», напечатанная незнакомым мне готическим шрифтом, и я должен не без гордости признаться, что уже через несколько дней мог читать эту книгу; с того времени я, кажется, ничего другого в своей жизни не делал, как только читал. Книги — моя страсть, любовь и, можно сказать, вторая жизнь; когда мне попадается какая-нибудь новая книга, я не откладываю ее до тех пор, пока не дочитаю… Только в последнее время я понял, что большинство книг мне не нравится. Зато иные я согласен перечитывать вновь и вновь, мне порой кажется, что это нечто большее, чем просто чтение, это похоже на разговор между писателем и мною, словно автор возмещает мне все то, что у самого у меня осталось в жизни недодуманным или несделанным… Когда я окончил среднюю школу, мне сказали, что я должен учиться дальше, в противном случае меня ждет служба в армии, эти годы были бы вычеркнутыми из моей жизни, и тогда я, без особой охоты, поступил в университет, где средне учился, средне выпивал и средне развлекался, а когда закончил учебу, меня направили на работу в редакцию газеты в провинциальный городок. Мой старший брат к этому времени уже успел стать доцентом технического вуза, сестра училась на отделении графики в художественном, и на нее возлагали большие надежды.

Лишь после нескольких лет жизни в провинциальном городке я наконец понял, что у меня средние способности, средний интеллект, что в жизни я смогу добиться лишь среднего положения, создать среднюю семью, зачать средних детей, жить в среднем городе и т. д. Все мечты, скрытые в тайниках моей души, в том числе мечта написать несколько хороших книг, не что иное, как самообман — я не могу подняться выше, чем позволяют мне мои средние умственные способности, поэтому я должен отказаться от претенциозных и весьма туманных желаний, должен довольствоваться тем, что мне дано, и завтра же напечатать в газете статью Оскара о ситцевом бале, обнародовать новые имена, рожденные «литературным событием», создать дом, куда бы я не боялся возвращаться по вечерам, где мне навстречу, блестя глазами, выбегали бы дети и за накрытым столом ждала улыбающаяся жена, которая нальет мне в тарелку первую поварешку вкусно пахнущего, дымящегося супа, и я могу лишь мечтать о том, чтобы из моих детей получилось нечто большее и лучшее, чем получилось из меня. Вот так-то, жить значит на что-то надеяться, а если нет надежды, то и жизни вроде как нет.

Он быстро написал все это на листе гербовой бумаги и, не перечитывая, положил на край стола. Он знал, что допустил в тексте большую ошибку, но у него не было ни малейшего желания исправлять ее, он со всем примирился, хотя его должно было бы удивить, что в аудитории было тихо и пусто, только мужчина в очках храпел на скамье в первом ряду, а второй дремал на стуле… И тут он понял, что свободен, никто не обязывает его сдавать сочинение и никто не имеет права заставлять его поступать в университет, где он безуспешно стал бы учиться тому, чему можно научиться, просто живя на свете; он почувствовал, что свободен, и с криком радости бросился вон, железная решетка балкона преградила ему путь, он уже начал перелезать через нее, когда его внезапно остановил возглас: «Пеэтер Вяли, ты в своем уме!» Он почувствовал, как его толкнули, схватили за волосы, затем зажегся свет, и он увидел перед собой разъяренную женщину.

— Учти, я больше не желаю возиться тут с тобой ночи напролет. Никогда, — резко сказала женщина.

— Послушай, Лулль… — Он уже вторично назвал ее этим вызывающим у него тошноту именем. — Я хотел просить тебя стать моей женой.

Женщина тупо разглядывала его, затем надела желтый халат, подошла к окну и выглянула на улицу.

— Знаешь, я сыт по горло всем этим, я хочу жить, как все люди, хочу, чтобы у меня был дом, жена, дети, чтобы я мог по воскресеньям ходить с семьей на прогулку, я хочу, чтобы каждый вечер я ложился в постель не один, чтобы было о ком заботиться. Я больше не могу один, я…