Возвращение

Только позавчера они случайно встретились в городе. На Арнольде была новая серая меховая шапка, он улыбнулся и спросил: «Тебе не кажется, что сегодня воскресенье?» Была среда, время близилось к вечеру, улицы в центре города кишели спешащими людьми, после непрекращавшихся всю неделю дождей и слякоти с чистого неба светило оранжевое предзакатное солнце. «Я решил подняться наверх, на Вышгород, — сказал Арнольд. — При вечернем освещении дома, выкрашенные в разные цвета, должны выглядеть еще колоритнее». И Себастьяну показалось, будто Арнольду хочется, чтобы и он пошел вместе с ним.

Они были добрыми знакомыми. Есть люди, которых ты знаешь лишь в лицо, есть шапочные знакомые и просто знакомые, есть коллеги, соседи, товарищи по школе и университету, есть приятели и есть близкие друзья, они же с Арнольдом были просто добрыми знакомыми: ходили семьями друг к другу в гости, иногда вместе ездили на рыбалку, знали, какие проблемы возникают на работе у того или другого, здоровы или больны их дети, как поживают тещи или тести, однако друг о друге они знали немного. Их жены дружили, но жена Себастьяна как раз находилась в Москве в командировке, и он ждал ее лишь к вечеру следующего дня.

В тот раз — он точно не помнил, позвал ли его Арнольд прогуляться по Вышгороду, или ему это показалось, во всяком случае, он сказал, что не располагает временем, стал жаловаться, что все хозяйственные заботы легли на него, поскольку жена уехала, надо успеть обежать продовольственные магазины и забрать девочек из детского сада, но Арнольд прервал его, казалось, он вовсе и не слушал, что говорил Себастьян, и был занят только своими мыслями. «Я видел сегодня ночью странный сон, — сказал Арнольд. — Я бродил по Вышгороду и внезапно заметил в стене одного дома высокую готическую дверь, на которую раньше никогда не обращал внимания, дверь была приоткрыта, я распахнул ее и вошел. Ступеньки вели вниз, в помещении было сумрачно, почти темно, едва я сделал на ощупь несколько шагов, как почва ушла из-под моих ног и я упал. Упал я как-то очень мягко, увидел вокруг себя что-то темно-желтое и внезапно понял, что желтое — это сера и я лечу в ад… Я отчаянно закричал, но не услышал собственного голоса».

Себастьян почувствовал на себе взгляд Арнольда — вопрошающий, ждущий участия, на что-то уповающий, но отвел глаза и молча стал смотреть на туристов, остановившихся возле памятника литературному классику. «Позже, когда я стал размышлять об этом сне, — продолжал Арнольд, — то пришел к выводу, что, несмотря на атеистическое воспитание, мы еще подсознательно верим в ад и страшимся ожидающих нас мук…»

У Арнольда были большие глаза, и часто в его взгляде проскальзывала грусть, он имел привычку поглаживать свою бородку, разминать в пальцах спичечный коробок, чиркать на краях газет, теребить галстук или рукав пиджака. Его пальцы не знали ни минуты покоя, и Себастьяну вспомнилось, как жена когда-то рассказывала, будто Арнольд вечерами вяжет, просто-напросто вяжет длинный ряд, нечто вроде шали, а когда клубок кончается, распускает, чтобы на следующий вечер начать все сызнова. Эстер, жена Арнольда, якобы пыталась втолковать ему, что гораздо практичнее вязать носки или кофты, но Арнольд считал это слишком сложной и требующей внимания работой, которая не представляет для него интереса…

Мысли Себастьяна перешли на Эстер. Как она, вероятно, подавлена, как ужасны для нее все эти дни. Эстер была очень красива, но, в отличие от других красавиц, избалованных постоянным вниманием кокеток, она оставляла впечатление застенчивого и даже робкого человека. Казалось, впрочем, так оно и было, что они с Арнольдом прекрасно ладили, у них был красивый дом, чудесные дети, и тем не менее у Арнольда, видимо, имелась какая-то тайная причина покончить с собой.

В тот раз, когда они встретились в центре города, Арнольд, казалось, пребывал в прекрасном расположении духа, и когда стал подниматься на Вышгород, Себастьян с известной долей зависти подумал, что вот он идет, весело насвистывая про себя, а я бегай по магазинам, готовь еду и возись с детьми. Он вообще частенько завидывал Арнольду, это было скрытое чувство, которое он старался подавлять в себе и в котором ему стыдно было признаться. Все, за что бы ни брался Арнольд, удавалось ему как-то даже чересчур легко, он был баловнем судьбы, и поэтому то, что он покончил с собой, казалось вдвойне страшным и абсурдным.