Возвращение алтаря Святовита

За разговором время пролетело незаметно. Завтра тридцать первое число и кровавый сорок первый год закончит своё существование вместе с последней страничкой отрывного календаря, висевшего на стене рядом с иконами. Ещё вчера я и Дистергефт были в Смоленске, а сейчас мы сидели в гостях у Афанасия, угощаясь рябиновой настойкой, хрустя солёными рыжиками, перебирая разносолами и ведя беседы обо всём. И стоило же, обратив внимание на образа, ляпнуть Петеру избитую фразу по поводу «опиума для народа». Зря он это сделал. Не следует спорить учёному с истинно верующим человеком, ни к чему это. Евдокия, может, и не знакомилась с Писанием, зато твёрдо стоит на своей позиции, потому как родители так учили и жить так легче. Кому в её возрасте, с тоской перебирая воспоминания о прошлом, на судьбу горькую пожалуешься? То-то же.

– Крепкая у тебя настойка, Афанасий, – похвалил я, стараясь сменить тему разговора, – аж ноги не идут.

– А тож! – согласился дед, отправляя в рот щепоть квашеной капусты. – Рябиновка не самогон какой-нибудь. Первого морозца ждать надо, чтоб ягодку прихватило, и только тогда настойку делать можно. Сейчас, поди, и не знают таких секретов. Особенно городские, а? Как оно там? В Смоленске?

В избе на минуту наступила тишина. Вроде недавно шутили, потом спорили, однако разговор неуклонно вливался в неспокойное русло, и как назло, сейчас затронули серьёзную вещь, о которой и говорить не хочется; так как не вяжутся мои мысли на фоне массивного стола, застеленного скатертью с вышивкой, где в центре покоится чугунок с растрескавшейся картошкой.

– Голод, – одним словом охарактеризовал я общие впечатления, оставшиеся в моей памяти, после пустынных улиц города, в котором пропали все собаки.

– Везде голодно, – нехотя произнёс Афанасий, – Янек на днях в Барсуки ездил, такого рассказывал, – дожевывая без аппетита, – так и я вам скажу: если в деревне жрать стало неча, то в городе и подавно шаром покати буде. А ведь районный элеватор-то под самую горловину хлебушком забит.

– Разве в Германию зерно не увезли? – удивлённо спросил я.

Дед отрицательно покачал головой.

– Увезли, увезли, – подтвердила мои слова Евдокия и тут же оговорилась: – Да только, видать, не то. Весь урожай на месте. Бабы врать не будут.

– Не может быть, – утвердительно возразил я, – из Стодолища в начале декабря эшелон ушёл, своими глазами бумагу видел. Тресту, на сбор которой поголовно всех баб сгоняли, спустя неделю вывезли. Из Починка шестого числа последние вагоны ушли. А по поводу полных закромов, так это специально дезинформацию распространяют. Мол, пусть люди думают, что всё в порядке. Сейчас фашист своё истинное рыло во всей красе покажет. Не нужно Гитлеру, чтобы русский мужик здесь жил.

– Да говорю вам, – Афанасий привстал из-за стола, – весь элеватор полон зерна.

История с зернохранилищем в действительности была мутной. Всё же не все архивы сохранились, и отследить маршрут железнодорожного состава просто не представлялось возможным. Да мало ли что с ним могло случиться: с рельсов сошёл, загорелся по дороге, перенаправили внезапно с запада на восток или наоборот. А может, и впрямь стоит где-нибудь до сих пор в тупике под шапкой снега, дожидаясь паровоза или бюргера-спекулянта с пачкой ассигнаций, готового продать хлеб румынам. То есть нужны были подтверждённые сведения, без которых все разговоры за столом так и останутся ими. Хотя и принято считать немцев педантичными и чистоплотными в бумажной кухне, не отрицаю, документы ведут – комар носа не подточит, только вот… Погрузочные накладные, сохранившиеся в архиве Смоленска, если не предположить, что изначально были фальшивкой, в точности указывали на огромный амбарный замок, нависший на крепкой двери, за которой гулял лишь ветер. Да и товаротранспортная декларация продовольственной команды, сдавшая груз под роспись, подтверждала мои слова, но был один нюанс: в рейхе зерно Починковского района на протяжении всего времени оккупации никто не получал, вернее, я не нашёл никакого подтверждения. И объяснение этому было простое – поля отдавались под лён и картофель, как при советской власти, так и после неё. Зерновые не дотягивали и до десяти процентов общего урожая, на которые никто и рта не разевал, а немцы в точности выполняли колхозные планы, не придумав ничего нового. Да и зачем измышлять, коли всё работало как часы. Вот и получалось, что мог ошибаться я, а Афанасий был прав.

– Дед, а Янек может в Стодолище съездить, своими глазами на зерно посмотреть?

– Может, только к элеватору он не проедет. Там германец дорогу перекрыл, пост поставили.

– А объехать? Неужели дорожки обходной нет?

– Могёт быть, и есть, – размеренно произнёс дед. – Не может такого быть, чтоб русский человек путь в обход не проторил. Вот только стоит ли его искать?

– То есть?

– У Фроськи свояк на току работает. Приметный парень, руки правой по локоть нет. Его и треба расспросить.

– Афанасий, а Фрося это кто? – запутавшись в именах, спросил я.

– Тю ты! Фроська сестра Тимофея, это тот, что когда-то возле Симки отирался.