Возвращение Филиппа Латиновича

Баллочанский снова умолк. Избегая смотреть на Филиппа, он уставился в оранжевый диск вокруг горящей светло-зеленым огнем свечи, которая фейерверком разбрызгивала красные отсветы. Этот обруч света приковал его внимание; Баллочанский знал, что ему надо говорить о том, от чего зависит его судьба, а этот огонек, такой обособленный, от всего оторванный, с треском сгорал, играя в капле растопленного жира, живой как ртуть. Пауза длилась довольно долго, потом, словно пробудившись и увидев неожиданно открывшиеся горизонты, Баллочанский очень тихо, почти доверительно сказал:

— Я знаю все, что происходит между вами и Бобой!

— Простите, но то, что происходит между мной и госпожой Радаевой, происходит между нами! И вас не касается! Вы ведь собирались говорить о себе.

— Да, конечно, нам с Бобой необходимо разрешить один вопрос, касающийся лично меня.

— Так и разрешайте его между собой, если считаете нужным! Меня это не интересует!

— Да? Это вас не интересует? Хорошо! Тогда хорошо! Так вот, я пришел вам сказать, что ни в коем случае не позволю выбросить себя за борт!

— Какой борт? Кто кого хочет выбросить за борт? Что за химеры?

— Господин профессор! Боба решила сегодня вечером меня оставить! Она хочет бросить меня и бежать!

— Да вы, извините, бредите!

Баллочанский едва заметно улыбнулся, дрогнули лишь уголки губ, потом он стал приглаживать всей пятерней левой руки усы. До чего все глупо! Он был в кафе, когда землемер объявил во всеуслышание, что недавно приходил к нему сын Регины и занял пять тысяч динаров. Эти деньги лежат тут, на столе, в конверте, а то, что сказала Боба, будто ей нужно уехать в город на два дня по делам наследства русского авантюриста, ложь! Она вообще не собирается возвращаться! А этот тип врет, уверяя его, что это химеры и бред!

— Господин профессор, позвольте вам сказать, что это вовсе не химеры, а сущая правда! И я пришел просить вас растолковать Бобе, дабы она приняла к сведению, что я ни при каких условиях не позволю выбросить себя за борт! Так ей и скажите, что это вовсе не химеры! Из-за этой женщины я обесчестил свое имя, из-за нее оставил своих детей на улице, из-за нее сидел в тюрьме.

— Простите меня, господин доктор, но несмотря на все уважение, которое я питаю к вашему несчастью, все же полагаю, что вы не были ребенком, и знали, на что шли…

— Оставьте, сейчас это не имеет значения! Кстати, прошу вас тоже принять к сведению, что и я наконец решил сказать в этой игре свое слово!

— В какой игре?

— В какой игре? Смешной вопрос! Неужели вы полагаете, что я стал тем, каким вы меня сегодня видите, что я заставил свою жену выброситься из окна и, как идиот, загубил себя для того, чтобы сегодня вечером или завтра отправиться по грязной дороге, как тот нищий с гармошкой, что недавно здесь прошел? Но ведь я не умею даже того, что умеет тот нищий: играть на гармонике! И меня, такого, каков я есть, выгнать на улицу, разве это по-человечески? По-христиански? И сейчас, когда я пришел к вам в первый раз с тех пор, как мы познакомились, чтобы попросить оказать мне услугу, вы врете мне в глаза. Разве это по-человечески?

— Простите, но…

— Ах, оставьте! После всего этого борделя я еще буду выбирать выражения? Сегодня вечером вы заняли у землемера пять тысяч, и деньги лежат в этом конверте!

Испуганно, точно ему грозила смертельная опасность, Баллочанский встал и, словно осененный высшим наитием, постучал указательным пальцем левой руки по лежавшему у подсвечника конверту с деньгами.

— Какие же это химеры? Все именно так! Боба уезжает в Гамбург! Там живет какая-то ее подруга, которая содержит так называемый bridge-room![68] И я пришел просить вас растолковать Бобе…

— Я думаю, господин доктор, что после всего сказанного нам с вами не о чем говорить. Я вовсе не намереваюсь пускаться в объяснения ни с вами, ни с госпожой Радаевой. Извольте…

Филипп встал и пошел к двери. После долгой паузы Баллочанский взял со стола свой котелок и совершенно непринужденно, без тени смущения, словно сбросил с души тяжелый груз, учтиво поклонился и сказал:

— Прошу покорно! Я изложил вам свою позицию: я решил вступить в игру. Старый закон физики: всякому действию есть всегда равное и противоположно направленное противодействие! Я прошу вас предупредить Бобу, что в ее интересах…

В это мгновение раздался очень тихий стук в дверь. Филипп, который уже держал руку на щеколде, отворил ее. Это была Боба.

Воцарилось неловкое, нерешительное молчание. Дверь медленно затворилась. Слышно было, как стекает с зонтика вода. На улице лил дождь. Окидывая тревожным взглядом фигуры двух мужчин в низкой комнате, Боба переминалась с ноги на ногу. Молчание тянулось довольно долго. На первом этаже, под крутой лестницей, отворилась дверь. Кто-то поднялся по шатким ступеням к двери Филиппа, повесил на гвоздь лампу и, так же громко топая, спустился обратно. Баллочанский вертел в руках свой котелок, потом взмахнул им, точно черпаком, и указал Бобочке на дверь:

— Пожалуйста, пойдем!

— Я не пойду!

— Но этот человек меня выгоняет! Пойдем!

— Иди! Я сейчас приду.