Возвращение грифона

— Я никогда тут не была, — с восторгом сказала Маша, разглядывая московские просторы из окна машины, — такое чувство, как будто попала в Мекку, туда, куда стремятся все мусульмане. Сбивчиво, да? Ну как бы тебе сказать — ты-то этого не ощущаешь, а у меня такое чувство… ну не передам я этого. Что-то вроде: «Вот Она!»

— И чего? Город как город… суетливый. Машин до фига — у нас хоть проехать свободно можно. А тут такие потоки… Ничего не вижу достойного восторга. Даже дома ничем не отличаются от тех, что в нашем городе. Типовая хрень. Ну Кремль, да. Интересно.

— А Ленин? Там Ленин лежит! Не хочешь сходить на него поглядеть?

— Неа… ну лежит себе и лежит. Пустая оболочка человека. Вот за что ему такое проклятие?

— Какое?! — удивленно подняла брови Маша.

— Лежать неупокоенным, какое же еще. Ну представь, что тебя положили где-то на витрину и толпы придурков ходят и разглядывают. Тебе понравится? Он где-то бродит тенью, неприкаянный и неупокоенный, и страдает. И нет ему отпущения грехов…

— Тсс! — Маша приложила палец к губам и кивнула на спину водителя.

Я улыбнулся и кивнул, хотя нашим «хозяевам» и наплевать, какие у нас политические взгляды и чего мы болтаем, все же не стоило их злить. Есть определенные правила игры, и стоило их соблюдать.

Мы сегодня прилетели из нашего города в Москву самолетом. В аэропорту нас встретили прямо у трапа самолета — остальные пассажиры с восхищением и завистью смотрели, как молодую парочку усаживают в черную «Волгу». Видимо, решили, что мы какие-то детишки высокопоставленных чиновников.

Мне было смешно, а Маша вся преисполнилась гордости — советское воспитание. В обществе, в котором все равны, тот, кто приподнимается над серой массой, всегда вызывает и зависть, и восхищение. И чем ровнее и серее эта масса, тем больше восхищения вызывают эти люди. Бард, рассекающий по Москве на иностранной машине, которую большинство граждан Советского Союза видели только на картинках или в кино, вызывает всенародную зависть и любовь. И все стремятся получить привилегии, и счастливы, когда эти привилегии получают, гордятся этим — мы не такие, как все, нас заметили!

Квартира, которую нам предоставили, находилась в центральном районе города и мало чем отличалась от той, в которой мы жили в нашем, родном городе, — пять комнат, мебель по последней моде, цветной телевизор и двухкассетник — все атрибуты элитной семьи. Так-то мне здесь понравилось — окна выходили на тихий двор, и машину есть где поставить — мне обещали, что ее в ближайшее время перегонят по новому месту жительства.

Водитель проводил нас до дверей квартиры, отпер их и отдал ключи нам — вместе с ордером на вселение и паспортами, в которых уже стояли штампы московской прописки. Пожелав нам хорошего отдыха, предупредил, что машина за нами придет завтра, в восемь утра, и к этому времени мы должны быть готовы — поедем в Кремль. В холодильнике продукты, в шкафах все необходимые нам вещи — располагайтесь и ни в чем себе не отказывайте. Затем исчез за дверь, как громадный передвижной платяной шкаф — под его поступью чуть не продавливался паркет, мужчина был здоровенный, шире меня раза в два. Водитель-охранник, надо полагать.

Мы пошли проверять сокровища, которые нам обещаны, — и в самом деле, шкафы полны отличной одеждой (точно подходящей нам по размеру!), а холодильник забит всем, о чем советские граждане могут только мечтать — от сырокопченой колбасы до черной икры. Нормальный набор номенклатурного работника. Ведь мы уже примкнули к номенклатуре, надо понимать… а может, и выше. Чиновников до фига, а вот настоящих лекарей — это поискать надо.

Маша пошла в спальню, уселась на кровать, немного попрыгала на матрасе и выдала заключение, что он вполне соответствует ее понятиям о том, каким должно быть наше лежбище, и что она на этом матрасе бока не отлежит. Потом стала переодеваться, испуганно поглядывая по сторонам.

Я заметил это и спросил:

— Ты чего жмешься, как будто раздеваешься на Красной площади?

— А мне кажется, я и раздеваюсь на Красной площади. Вон там стоит делегация из Японии, а вон там — немцы. А тут три гэбэшника, заглядывающие мне в задницу. Меня вот это самое подглядывание и подслушивание приводит в нервное состояние. Мне хочется выключить свет, забиться в угол и вот там уже переодеваться… я даже заниматься любовью не могу спокойно — мне кажется, что за нами все время кто-то смотрит.

— А мне кажется — тебе даже нравится, когда за тобой подглядывают, — ухмыльнулся я, — ты от этого возбуждаешься. Самые страстные наши ночи были после того, как ты узнала, что за нами следят. Ты как будто норовишь подразнить наблюдателей, нет?