Возвращение императора. Невероятные приключения в XXI веке. Петр I и президент

Хотел, чтобы думала она, что он – лучший! Во всем! Лучший любовник, лучший царь, и Россию – тоже сделает лучшей! Было в Анхен что-то, что всегда волновало его. Ловил ревниво взгляды, которые она бросала на других, прислушивался к разговорам, старался понять, что стоит за непринужденностью, с которой она отвечала на шутки гостей. Вспомнил, как много раз тянуло его появиться здесь незамеченным и подсмотреть тайно за ней. Как она? Что делает в его отсутствие, кого привечает, скучает ли по нему, ждет ли?

Ножом в сердце стало известие об ее измене. Обнаружилось под Шлиссельбургом, куда саксонскому посланнику Кёнигсеггу было приказано отправится вместе с Петром. После празднования по случаю пуска на воду яхты возвращался он к себе в палатку и упал с мостика. Петр, узнав об этом, усмехнулся, а еще говорят: «Пьяному – море по колено!».

Не решались сказать ему, что обнаружили в камзоле посланника. Под сердцем хранил Кёнигсегг медальон с изображением Анхен и письма ее. Алексашка взялся это сделать сам. Войдя, посмотрел сокрушенно и, вздохнув, на стол выложил.

– Вот, мин херц, посмотри. Письма намокли правда, но разобрать можно.

Уже когда брал пачку со стола, нехорошо было на душе. Углядел в глазах Алексашки усмешку, прикрытую сочувствием. Тот Анхен никогда не жаловал. Должно оттого, что она на него сверху вниз смотрела. Для него, замеченного царем и взятого в постельничьи, а затем в денщики, это было особенно обидно. Он никогда не упускал случая оговорить ее перед Петром. Оттого и скрывалась довольная ухмылка под прикрытыми веками. Весь вид его как бы говорил: «Я так и знал! Предупреждал же, не слушал ты меня, мин херц!»

Увидев, как почернел лицом Петр, утешать бросился.

– Курва девка! По письмам уж пять лет с ним хороводилась!

– Читал, сучий сын?! – Петр зверем посмотрел на Алексашку. – Как посмел?!

Увидев бешеные глаза и задергавшуюся щеку, Алексашка отступил к двери.

– Верхнее токмо, две строчки. Думал, государственный секрет. О пользе заботился! Да и читать я не мастак. Обойдется, мин херц! Не горюй!

Увернувшись от сплющившейся о косяк двери серебряной кружки, скрылся с другой стороны, хваля Господа, что жив остался.

Оглядев еще раз пустые окна, вспомнил Петр, как вбежал тогда, приехав нежданно в спальню Анхен. Она поднялась ему навстречу, как солдатик, которому привычно выполнять команды. Губы улыбкой растянуты, а глаза тревожные. Как сидела она, сжавшись, когда показал он ее письма к утонувшему Кёнигсеку. Не плакала, не молила простить. Сидела, не поднимая глаз, упрямо стиснув губы. Он ткнул ей в лицо медальоном с портретом, усыпанным алмазами, его подарком.

– Мню, не из-за вида моего дорожила вещицей, алмазы прельщали, отковырять да продать при случае.

Вскинулась возразить, но глядя на его лицо, обмякла, только схватив медальон, прижала к сердцу. Не поверил жесту, жгла грудь память о слащавых словах, что писала Кёнигсеку. О его ласках скучала, ему себя отдать хотела.

Вспоминал, что давно уже ему казалось, что ее приветливость и похотливая горячность притворна. Чувствовал, но гнал от себя мысли, уговаривал, что померещилось. Не верил, что Анхен решится на измену, даже если захочет. Не мог себе простить, что прозевал! Ведь замечал, как дольше обычного задерживалась она взглядом на Кёнигсеке. Как сладко улыбалась ему.

Почему не донесли, как проморгали! Он, Петр, далеко, все в разъездах, а посланник вон, через две улицы.

Кричал, стыдил, упрекал. Надеялся в глубине души, что объяснит, отмолит. Легче бы было, если бы оправдывалась, уверяла, что ошибка случилась, оговорили ее! Может быть, и поверил бы. Любил ведь.

Не просила, не рыдала, вину на себя не приняла. Молчала. На все молчала. Изводило его упорное ее непонятное молчание. Безнадежностью изводило! Пробиться к ней не мог. Подумал, что так-то до него Евдокия докричаться не могла. Рядом был, а не слышал! Ныне его черед.

Стена возникала между ними. Анхен была вся в его власти, и он ничего не мог с ней поделать! Оставил под домашним арестом и годы пытался забыть. Запретил даже в кирху выходить, хоть и рядом была, и молиться дома. Ни разу не позвала, не написала. Все молча приняла. А он ждал.

И потом, позже, знал, что ворожит на него, что ходят к ней бабки, снабжают снадобьями, гадают. Иные за то жизни лишались. За женскую слабость посчитал, думал в душе, что вернуть хочет. Мог бы все ей простить, коли повинилась и позвала!

Известие пришло через несколько лет. И не от нее. Петр вспомнил строки из письма жениха Анны Кейзерлинга к своему государю: