Возвращение к истокам (СИ)

В коридоре отпустило. Стена, к которой я прислонилась, холодила лопатки, и дышалось легче. Слезы высохли, только глаза горели и щеки. И руки тряслись — скорее всего, от усталости.

— Я говорила, что ты чокнутая?

Лара подошла бесшумно, как кошка. Встала рядом и подняла глаза к потолку. Я молчала и, наверное, поэтому она пояснила:

— Роб мне сказал.

— Будто тебе не радостно, — ответила я и отвернулась. Говорить с ней сейчас хотелось меньше всего. И еще меньше хотелось, чтобы она видела меня слабой.

— Чему я должна радоваться?

Я пожала плечами.

— Ты никогда меня не любила.

— Я тебя ненавидела. — Она вздохнула. — И сейчас ненавижу. То, что ты делаешь… У тебя было все! Ты не ценила никогда. И сейчас — ты хоть понимаешь, что ты делаешь сейчас?

— С собой? — усмехнулась я и посмотрела на нее. Раскрасневшуюся, яростную. Живую. Настоящую Лару, которую редко увидишь такой. — Или с ним?

— Ты меня мало волнуешь.

Взмах ресниц, заправленная за ухо прядь. Всегда правильная и ослепительная, сейчас Лара старалась не выглядеть потерянной и несчастной. Выходило не очень. За масками, которые мы надеваем, всегда скрываются живые люди — уязвимые и слабые. Маски, как панцирь, защищают нас от ударов судьбы.

— Я не обязана быть с ним лишь потому, что ты так сказала.

— Он любил тебя. Всегда.

Гнев защитницы медленно оседал и впитывался в ворс ковролина.

— Как и я его.

— Тогда почему уходишь?

— Эрик — мой муж. Я вышла за него не от безысходности и одиночества — сольвейги всегда в чем-то одиноки. Мы — единое, как бы пафосно это ни звучало. И со дня венчания я не могу иначе.

— Никогда не понимала тебя, и сейчас не понимаю. Но если ты уверена, что так правильно… — Она повернулась и впервые в жизни посмотрела на меня, а не сквозь меня. Странное ощущение. Будто мне было дело до того, что она меня заметила. Пришла. Говорит. — Удачи, Полина.

И лишь потом я поняла, что Лара впервые в жизни назвала меня по имени.

Глава 24. Прощание

Прощания — утомительная вещь. Особенно, когда люди тебя жалеют. И я отчего-то медлила, стоя у подъезда знакомой пятиэтажки — дышала предрассветным, морозным еще воздухом и не решалась войти в подъезд.

Когда я пришла сюда впервые, была глупым, испуганным ребенком. Странно вспоминать это сейчас, прошлое кажется нереальным далеким и не моим. Только собака лает в отдалении, совсем как тогда, громко, надрывно. И летает, кружась и едва касаясь асфальта, выброшенный кем-то мимо урны полиэтиленовый пакет.

Пахнет сыростью и морозом. Щипает щеки, а изо рта вырывается рыхлый пар.

Зима все еще охотится ночью, покрывает изморозью свежую, нежно-зеленую траву, сковывает льдом лужи и студит завернутые в бинты ладони…

Тихо. Только издали слышится приглушенный гул машин.

Пора, сказала я себе и шагнула в полумрак подъезда. Еще в прошлом году тут перегорела лампочка на первом этаже, и ее так и не удосужились сменить. Я считала ступени, стараясь не думать, что буду делать, когда, наконец, приду. А потом долго стояла под дверью, пытаясь отдышаться, успокоить пульс и сбесившиеся мысли.

Пока не открылась дверь. Сама, без звонка, стука или какого-то иного предупреждения. Хозяин будто чувствовал, что я пришла. И замер на пороге, не решаясь впустить меня внутрь. А я не решалась войти.

Ощущение было странным. Непривычным. Будто смотришь в лицо опасности, но ощущаешь пустоту. Ни звоночка, ни тени страха или тревоги — вполне привычные чувства исчезли.

Андрей тоже понял. Прищурился. А потом недоверчиво выдавил:

— К…как?

— Ритуал очистки жилы, — честно призналась я. — Его проводят…

— Я знаю, зачем его проводят!

Я вздохнула.

— Впустишь? Кофе бы…

Кофе пах вкусно. Булочки были мягкими и пахли ванилью, что рождало сумбурные мысли — острые и неправильные. Поэтому булочки я есть не стала. И блюдо отодвинула подальше, чтобы не подвергаться соблазнам.

— И что теперь? — тихо спросил Андрей, расправляя складки на безупречно белой занавеске. Посмотрел на меня исподлобья и, наверное, в очередной раз убедился, что моя жила пуста. Теперь я не могла чувствовать подобных проверок.

— Теперь я найду Эрика.

Не могу не найти. Иначе все, что я делала последний год, было напрасным. И сны, и пророчество в книге, и встреча с Гуди.

Все. Даже смерть Хаука.

— Ты умрешь. И на факт, что найдешь его. Никто не знает, что происходит с теми, кто полностью лишился кена, Полина.

— Я знаю. Я — сольвейг, и могу бывать в мирах искупления. К Тану ходила несколько раз. А Эрик снится мне каждую ночь. Он там один, Андрей!

— Тогда почему ты не пошла к нему, как к Тану? Если можешь?

— Потому что он закрыл свой мир от живых. — Я опустила глаза и разгладила несуществующие складки на скатерти. Смахнула на пол одинокую крошку. — Чтобы не ходила…

— То есть Эрик этого не хотел, верно? — Андрей подался вперед, накрыл своей ладонью мою.

— Плевать, чего он там хотел! Он ушел. А я здесь, и мне решать, что делать дальше.

— Я запомню тебя именно такой — самоотверженной и смелой.

— Запомни, — улыбнулась я. — Я буду рада, если ты будешь обо мне вспоминать.