Возвращение к истокам (СИ)

Роберт тихо читает заклинание, и его голос кажется грустным, но грусть не отравляет. Придает сил. Сердце стучит все сильнее в предвкушении. Мне хорошо — впервые за последнее время. Кен в жиле кажется обузой, и я отрекаюсь от него без сожалений. Он выходит с кровью, и от этого горят и плавятся вены. Мне все равно. Мыслями я уже не здесь.

Кен — единственное, что у меня осталось, и я обменяла его на мечту.

— У тебя есть сутки, Полина, — сказал Роберт, обтирая нож светлой тканью. На нем все еще были остатки моего кена, остальной ушел на жертву. Я лежала на полу и смотрела в белый в трещинах потолок. — Успеешь?

— Да, — выдохнула я, и голос показался мне чужим. — У меня не так много дел.

За сутки можно успеть многое.

Например, выспаться, вымыть квартиру, приготовить еды на неделю и выгладить белье.

Прокатиться на воздушном шаре и отужинать в тихом ресторанчике у реки, а затем ночь напролет гулять по городу, наслаждаясь весенними запахами, огнями витрин и тихим смехом обнимающихся парочек.

Можно поплавать на параходе.

Прыгнуть с парашютом.

Посмотреть двенадцать фильмов, укрывшись пледом и обняв банку с мороженым…

Попрощаться со всеми, кого любишь.

Когда закончился ритуал, уже стемнело. На город обрушилась ночь — прохладная, темная, она слепила огнями встречных машин и отблескивала покрытыми тонкой коркой льда лужами. Мрачное графитовое небо без единой звезды нависало куполом.

Меня провожал мрачный мой, необъятный мир. Он смотрел в меня тысячами огней, оседал на душе чувством вины, которое сегодня, как никогда, было неправильным.

Находясь у черты, я поняла, насколько сложна жизнь. Здесь все так остро, так глубоко и переживательно. Так нестабильно. Чтобы выжить, нужно постоянно бороться. Стоять, когда тебя пытаются сбить с ног. Быть начеку с каждым, кто говорит о доверии.

Нужно уметь принимать боль и ценить радость, как награду за слезы, а редкие крохи счастья хранить недоступными чужим глазам, чтобы никто не позавиловал, никто не отнял.

У меня так было. До сегодня.

Дом скади дышал тяжело. Прерывисто. Ветви клена царапали когтистыми ветвями крышу крыльца. Скользили под кроссовками влажные от мороси ступени, а перила холодили пальцы и мочили бинты на ладонях.

Роб молчал. Шел на шаг впереди, сутулился и делал вид, что меня нет. Наверное, это и правильно, я ведь уже не была скади.

И хищной не была.

Была никем. Во всяком случае, в этом мире.

Ничего, меня ждет другой. Опасный, переменчивый, туманный. Придуманный Эриком мир. Примет ли он меня или вытолкнет, как чужеродное тело, как лишнюю часть мозаики?

Нет, я не дам себя прогнать. Не для того я пожертвовала всем, что у меня есть.

Даша ждала нас в гостиной. Радостная, воздушная, с сияющими глазами. Одетая в полупрозрачную голубую тунику, Она взяла меня за руки и… застыла. Улыбка медленно, словно густой мед, стекала с ее лица, окрашивая его тревогой. Непониманием. Страхом.

— Ты… — выдох вырвался со свистом, и Даша отступила от меня, как от прокаженной. Моргнула, будто пыталась проснуться, сбросить наваждение. Не вышло. Случившееся наваждением не было. — Зачем?!

— Я нужна ему, — ответила я спокойно.

— Но Алан… и мы… и… вообще…

Она присела на диван и уперлась ладонями в подлокотник, будто старалась удержаться в реальности.

— Алан привязан к тебе больше, чем ко мне, Даша. Эрик всегда говорил, что наследника скади суждено воспитать тебе. Он был прав.

— Но ты ведь…

…умрешь.

Это слово замерло у нее на губах, застыло инеем.

Даша не понимала, что смерти я больше не боялась.

— Справлюсь.

На лестнице я столкнулась с Ларой, и защитница отшатнулась от меня, как от отреченной. В каком-то смысле так и было. Странно, но меня больше не трогали ничьи косые взгляды. Я была свободна. Легка. И шла к своей цели. Только решившись на отчаянный поступок, ты навсегда прощаешься со страхом перед ним.

Алан делал аппликацию в детской. Нахмурившись, мазал клочок цветной бумаги клеем и лепил его на лист. Получалось ярко-синее небо с обрывками белых облаков. Небо плавно опускалось в закатное море, и волны лизали его размытый край.

— Красиво, — восхитилась я и присела рядом с сыном.

— Папа на небе, — сообщил он очень серьезно и ткнул пальчиком в большое пухлое облако над горизотом. — Теперь у него есть мягкая подушка.

— Ты очень заботливый сын.

Грудь сдавило запоздалым сожалением. Глубокой грустью. Мне не хотелось прощаться, отпускать его. Уходить. Скорее всего, он не поймет. Обозлится, как Эрик когда-то обозлился на мать. Будет страдать.

Но, в отличие от Эрика, у него рядом будут близкие, которые всегда поддержат. И если честно признаться, не вышло из меня путевой мамы…

Я долго сидела у детской кроватки и держала его за руку. Смотрела, как он спит и думала… О чем-то думала, наверное. Не помню. Помню темно-синие занавески, перетянутые бантами. Машинку без колеса у ножки комода. Плюшевого медведя на софе в углу.

Жарко было. Жгло в груди, першило в горле, и оттого, наверное, слезы катились — крупные, горячие.