Возвращение к истокам (СИ)

Дом опустевал постепенно. Сначала ушли сильные защитницы и ясновидцы, умеющие ставить защиту Гектора. За ними последовали целители, жрецы и охотники. Воины остались до последнего — на всякий случай, если вдруг защита истончится раньше, и Хаук войдет.

Влад помогал людям обустроиться в доме атли, Мирослав, Эрик и Дэн занимались телепортацией, а мы просто ждали.

В середине дня они устали. Вымотались настолько, что остались на полчаса отдохнуть в осиротевших стенах. Мирослав стоял у окна, на подоконнике остывал свежесваренный кофе, к которому он так и не прикоснулся. Вождь альва смотрел в окно. На высыхающий асфальт и газоны. На молчаливые фонари, который склонили головы-плафоны, будто скорбя по погибшим.

Я знала, что он там видит. Бурю, плескающую с неба водой. Панику, что гонит человека сильнее, чем охотник загоняет дичь. Подламывающиеся колени. Стекленеющие глаза.

И смелого мужчину, заслонившего грудью истощенную женщину. Мужчину, который погиб, как настоящий воин.

— Он моим другом, — сказал Мирослав, не оборачиваясь, будто знал, что я стою у него за спиной, боясь подойти, поддержать. Сказать пошлые, пустые слова. Слова все равно не вернут Алекса. Как и остальных. Мы оба это понимали. — Настоящим другом. Не только жрецом.

— Знаю… — слово царапнуло горло, будто наждачная бумага.

— Он погиб напрасно. Все равно это нас не спасло. — Он повернулся ко мне — осунувшийся, постаревший, усталый вождь. — Скольких мы потеряем завтра, пока сами погибнем? Он убивает сильных, а значит, Майя…

— Майя будет жить! — перебила я и шагнула к нему. Его плечо напряглось, когда я коснулась его. А взгляд выдавал недоверие. Он не верил в то, что я говорила, хотя именно в это ему хотелось верить больше всего.

Настоящие потери страшнее опасений.

— Ты сильная. — Он вздохнул и снова повернулся к окну. — Но это уже неважно.

— Я обещаю, Мир. Майя будет жить.

Как и все остальные.

Теперь я понимаю, что имел в виду Барт, когда говорил об ответственности за сольвейгов. Бывают моменты, когда тебя будто не существует. Существуют роли. В племени у каждого — своя. А у меня, как у одиночки — особая роль.

В конце концов, я всегда чувствовала себя здесь немного лишней…

Только дом, с которым я случайно сроднилась, понимал меня. Высокие потолки, серые стены, пропитывающиеся одиночеством и тоской. Скрипящие ступени. Массивные резные двери. Витиеватые шляпы люстр.

Я касалась вещей в этом доме и становилось легче. Эти вещи, эти стены, светильники, каминные пасти — все они увидят то, что для скади останется за кадром. Племя увидит только результат, в то время, как дом будет следить за процессом.

Оттого родственность его стен чувствовалась еще сильнее.

Стемнело быстро. То ли из-за туч, то ли просто вечер накрыл особняк, а я и не заметила, как он подкрался. Опустевший дом впускал темноту охотно, будто ему нужно было заполнить место, освободившееся после ухода его обитателей. Тьма вползала послушно, ластилась к стенам, лизала пол, сворачивалась у кресел в уютные, плотные комки. Улыбалась комковатыми, пухлыми улыбками.

Тьма ждала. Она знала, что сегодня ей будет тут чем поживиться. Тьма смотрела на меня, как на добычу. Стервятница.

Я не боялась тьмы. Как, впрочем, не боялась больше того, кто обещал мне мучительную смерть. Страх — не безграничная эмоция.

В отличие от неких иных, вызванных непонятно чем, но контролирующих наши шаги, пульс, скорость реакции, а иногда и сами эти реакции, поворачивая все с ног на голову, меняя ход событий, строя новые истории.

— Ты будто прячешься здесь.

Наверное, так и было, но от Эрика не спрячешься. Это его дом, и, несмотря на то, что я чувствую поддержку его стен, сам дом слушается Эрика лучше. И тьма отползает, шипя, от его ног.

— Пора.

Полумрак. Серый свет непогоды из окна выбелил лицо Эрика, заложил тени на скулах, очертил переносицу, отчего весь образ выглядит несколько гротескно.

— Я готова, — отвечаю, убеждая скорее себя, чем его. И выдох выходит тяжелым, нервным. Секунды падают, осыпаясь, нам под ноги. И я понимаю, что без толку их собирать. Время утекает песком сквозь пальцы. Мое время, но меня почти нет, так что это нестрашно. Я ушла. Растворилась в белой ярости, подаренной Бартом. Она сильнее меня. Я чувствую, как она рвется наружу, раздирает жилу. От нее вспухают вены, и горят ладони.

Она чувствует приближение своего часа. И медленно убивает меня во мне. Потому что я слабее, потому что слабым нет места там, куда я иду.

— Хорошо.

— Полина…

Его голос ласкает мое имя. Наверное, в последний раз, но мне все равно, я наслаждаюсь, прикрывая глаза, отключая все органы чувств, кроме слуха.

— Я хочу, чтобы ты забыла все плохое. Все, что было между нами… прошло. Обещай мне.

— Обещаю, — отвечаю выдохом. Прислоняюсь к его груди, подавляя панику. За последние годы я научилась этому хорошо.

— Надень. — Эрик отступает на шаг, и шею холодит широкая полоска серебра. Амулет весомо ложится на грудь, прикрывая место, где стучит сердце. Словно броня. — Обещай, что не станешь снимать.

— Обещаю, — повторяю, как молитву.

— Умничка.