Возвращение к жизни

Николай Белозерцев оставил в наследство своим питомцам — мужество. При форсировании Днепра, в первых боях на кручах правобережья, звание Героя Советского Союза заслужили семеро его подчиненных — сержант Николай Кашин, красноармейцы Федор Туров, Петр Поздеев, Анатолий Чертов, Алексей Куликов, Дмитрий Бондарев, Михаил Чебодаев — целое созвездие бесстрашных в небольшом подразделении!

Стали Героями Советского Союза на Днепре и капитан Лукьяненко Антон Иосифович, и командир первого полка подполковник Давыдов Иван Евгеньевич.

Из дневника, 43 г.

Сегодня — 1 сентября. Гудков ведет дневник, увлеченно исписывая страницу за страницей. Захотелось и мне последовать его примеру. Обстановка располагает: Лебедин — тихий зеленый городок. Снаряды рвутся далеко.

С фронтов хорошие вести. Харьков, Белгород, Ельня, Таганрог — наши. (Чувствуешь в себе необыкновенную силу и кажется, что ты — Илья Муромец. Вот она, русская силушка!

2 сентября. Прошел слух о взятии Сум. Готовимся слушать салют Москвы. Наши переправились через Псёл. Наверно, и мы скоро двинемся на запад. Прощай, Лебедин — кудрявый городок!

Беседовал с жителями… Замечательно вели себя местные дети. Немцы показывали кинохронику о сталинградских боях. Пикируют фашистские бомбардировщики. Бомбы падают мимо. «Не попали! Не попали!» — радостно кричат пацаны. В кадре появились советские бойцы. «Ура, наши идут!» — дружно закричали ребятишки.

7 сентября. Переехали в хутор Курган-Азак, на левой стороне реки Псёл, вчера освобожденный от оккупантов. На переезд почти целиком ушел день. Часто останавливались, сворачивали в лес. Небо бороздят немецкие самолеты. На дорогах тучи пыли. Задыхались в нашей будке.

Большинство жителей Курган-Азака немцы угнали с собой. По дороге некоторые бежали и сейчас помаленьку возвращаются, плачут над своими обворованными сундуками — оккупанты-мародеры не гнушаются даже тряпьем.

8 сентября. Прибыл в 955-й полк в д. Червонное. Беседуем с Костей Пермяковым. После излечения в полевом госпитале он повышен в должности — теперь комсорг полка.

Мимо вели пленных. Фриц типа 1943 года далеко не тот, что был, как рассказывают, в 1941-м. Жалкий вид — с виноватой улыбкой и фразой «Гитлер капут». А стреляют до последнего патрона и сдаются тогда, когда нет иного выхода. Не все пленные смотрят робко. Белоглазый фельдфебель, эсэсовец, скалится. Дать бы ему в розовое сытое рыло — за Витю, за все… Нельзя. Пленных не трогаем.

Раны у каждого свои

Витя, младший братишка, — незатухающая боль моего сердца. Она поселилась в груди давно, после того письма из дому. И теперь, столько лет спустя, гложет, не отпускает.

Они умирали, мальчишки, которые должны были стать отцами и дедами. Еще не расцветшая, не свершившаяся жизнь Виктора оборвалась в девятнадцать лет на подступах к Сталинграду.

Мать в неизбывном горе пережила сына на тридцать лет. Она часто плакала:

— Если бы знать, где его могилка…

Да, где она? И была ли?

«В списках погибших, раненых и пропавших без вести не числится» — один и тот же ответ на многие запросы. Но все-таки, где же он? Растаял, как ранний осенний снег?

То, что брат лежит в сталинградской земле, все-таки известно. Один парень из нашего шахтерского города знал Витю, был там вместе с ним. Вернувшись с фронта, он сказал соседке:

— Отступали. Танки нас давили. Витька лежал на поле. В крови. Что-то кричал. А я сам едва ноги волочил — раненый. Еле успел в овраг скатиться…

Он сказал это соседке. Матери — не осмелился. Она бы спросила: «Как же ты мог его оставить там?» Вскоре тот парень уехал из нашего города неизвестно куда. Так и не удалось маме его расспросить.

Я видел на фронте много смертей. Всяких. Какая из них выпала Виктору? Истек кровью? Раздавлен вражьим танком? Пристрелен, раненый, фашистом?

Промелькнула искрой короткая жизнь. Но не исчезает человек бесследно: он продолжает жить в памяти близких.

…Ноябрь сорок первого. Воинский эшелон из Читы шел на запад. Мы думали, что едем на фронт, но, оказалось, — в Абакан, на формирование новой дивизии.

Я дал родителям в Черемхово телеграмму, указал приблизительно время проезда, номер эшелона.

Но в Черемхово мы прибыли на трое суток позже, в десять утра. Меня никто не встретил. Отец с матерью, как потом узнал, сидели на вокзале двое суток, выходили ко всем проходящим воинским составам (сколько их тогда пролетало!). А в то утро изнемогли, ушли домой соснуть на час-другой.

Забегаю к дежурному по вокзалу, звоню на городскую телефонную станцию, где Витя работал линейным монтером. Слышу в трубке его срывающийся голос:

— Бегу! Подожди!

Бежать ему надо было километра полтора. А паровоз уже заправился, толкнул состав. Я мечусь по дощатому, обледенелому перрону. Не успеет… Не успеет…

— По вагонам! — донеслось с головы эшелона.

И повторилось многократно к хвосту поезда:

— По вагона-а-м!

Возвращаюсь к своей теплушке. Ребята торопят: давай, давай!

А Вити нет.

Не успел.

Состав тихонько тронулся, звякнули железно буфера. Примеряюсь к лесенке, опущенной из дверей теплушки, берусь за поручни. И тут от вокзала доносится протяжное:

— Братка-а-а…