Возвращение к жизни

— А мени цього, чернобривенького на постой!

«Помятая шляпа» поддержал шутку:

— Воны обы два чернобривеньки. Якого тоби?

Грянул дружный смех. Только организатор митинга было нахмурился, но тут же оживился, завидев Галю, подходившую к крыльцу. Девушка принесла на подносе, накрытом ярко вышитым рушником, хлеб, нарезанное ломтиками сало, два граненых стакана и бутыль с мутноватой жидкостью. Старичок под одобрительный говорок окружающих налил в стаканы.

— Отвидайте нашей буряковой.

— Ай да кум! — воскликнул весельчак в помятой шляпе. — А балакал, що не мае треклятой.

— Вид нимцив ховав, — обернулся к нему дед. — Тай ще вид тебе, горилкиного кума.

Люди у сельрады откликнулись громким хохотом.

Мы с Потехиным успели «познакомиться» с самогоном раньше, в другом украинском селе, и нам он не пришелся по вкусу. Меня вновь передернуло от крепкого сивушного духа. Но что делать? Не обижать же старика всенародно, да еще при такой радости… Иван решительно приподнял стакан.

— О це по-нашему, по-казацки! — подбодрил его дед.

— За нашу победу, товарищи, ура! — провозгласил Потехин и осушил стакан.

Толпа ответила вразнобой, разноголосо. Ответила радостно и порывисто. Уходили мы из деревни, названия которой я не помню, сопровождаемые до конца улицы участниками импровизированного митинга.

В начале января сорок четвертого редакция нашей «дивизионки» остановилась на два дня в Белой Церкви, освобожденной накануне. Квартировали в приличном доме, у радушных хозяев — престарелого буденновца с женой. Белоснежные пышные подушки, хрустящие накрахмаленные простыни непривычно знобили. Давно мы такой благодати не видели!

— Как в порядочной гостинице, — проговорил капитан Цибулько, укладываясь на пружинную кровать, в уютную постель.

Нам с Костей Гудковым досталось обширное хозяйское ложе. Деревянное, украшенное замысловатой резьбой. Мы шутили:

— Спим, как Людовик надцатый.

Но не эта, по-родительски теплая забота особенно растрогала нас, а другое.

Вечером хозяин принес в нашу комнату старенький обшарпанный патефон. Перебрал в коробке пластинки и поставил на диск одну из них. Мы ждали музыку, а услышали речь К. Е. Ворошилова то ли на параде, то ли на каком-то торжественном собрании. Заметив наше удивление, старый буденовец сказал:

— Мы с Климентом Ефремовичем не раз встречались в гражданскую.

Жена хозяина, стоявшая в двери, улыбнулась:

— И при немцах слушал. Закроется на все запоры — и к патефону. Достает эту пластинку из комода и крутит… Потом опять спрячет.

— А что? — прищурился на жену бывалый кавалерист. — Умная речь, вот и слушал. И легче было на сердце… Теперь и газеты будем читать, и радио заговорит. Правду будем знать, а не фашистскую брехню…

Из дневника

11 сентября, 1 ч. ночи. Дежурю у радиоприемника. День прошел в обработке материалов. А вчера было жарко… Догоняя батальон, мы с Потехиным оказались далеко впереди. Повернув назад, наткнулись на наши боевые порядки.

Налетели немецкие пикировщики. Батальон залег. Самолеты бомбили яростно. Вскоре появились наши истребители, навязали им бой и разогнали.

В полковую санроту доставили раненых. Ефрейтор, изможденный, бледный от потери крови, едва стоял у стола, придерживаясь рукой за спину стула.

— Фамилия? — спрашивает врач.

Раненый молчит, напряженно соображая.

— Забыл, что ли?

— Забыл…

Доктор смотрит на него удивленно.

— Счас… Вспомню…

— Дай красноармейскую книжку.

Ефрейтор достает документ из кармана гимнастерки, раскрывает.

— Надо же… Отшибло память…

18 сентября. Продвигался с батальоном километров в 40-50. До Пирятина рукой подать. Вчера первый полк форсировал р. Удай. Завязались бои за город.

20 сентября. Дождался редакцию в освобожденном Пирятине. Догорающие дома. Дым выедает глаза. Вихри пепла. Искалечили Пирятин фашисты. Сожжено две трети домов. Страшные зверства оккупантов…

Нашей дивизии присвоено наименование «Пирятинская».

Зона жестокости

Город Пирятин — важный узел шоссейных дорог — обороняли изрядно потрепанные в предыдущих боях две пехотные и танковая немецкая дивизии, усиленные подошедшими из резерва подкреплениями: танками, самоходками, артиллерией. Сопротивление врага было упорным. Лишь к полночи 18 сентября наша дивизия очистила от гитлеровцев Пирятин полностью. Фашисты хозяйничали здесь ровно два года, день в день — с 18 сентября 1941 года.

Но речь пойдет не о том, как был взят город и насколько успешно была выполнена дивизией эта боевая операция. В Пирятине я впервые с такой очевидностью и конкретностью столкнулся с изуверскими повадками фашистов.

Мне было поручено написать в газету о том, что натворили гитлеровские изверги в городе. Расследование злодеяний оккупантов вела специальная комиссия. Знакомство с ее документами, беседы с горожанами — потрясли. Мне явно не хватало ни слов, ни умения выразить чувства, вызванные увиденным и услышанным. Неотступно преследовал, мучил вопрос: как все это объяснить? Люди ли они, фашисты? А если да, то как дошли до такого?