Возвращение к звездам: фантастика и эвология

Но чтобы распаковать смысл в информацию, пришедшую из глубокого внешнего/внутреннего/информационного Космоса, нужно вложить частицу души, того внутреннего Пламени, которое «было у Илюватара». Поэтому творчество всегда трагично. Акт творчества — это ступень отказа от своей личности, развоплощение.

От того что такое развоплощение — дорога к бессмертию, оно не становится менее мучительным. И творцом овладевает искушение превратить творение, поглотившее его душу, в продолжение себя. Сделать его своей вечной собственностью, имуществом, источником благ и славы. Своим Кольцом. В смысле Толкина. И в смысле моего определения тоже.

Обрати внимание: Мелькор, Саурон, Ауле, Феанор, Тургон — самые творческие люди толкинской эпопеи. Они одержимы творчеством… вплоть до самого настоящего рабства.

Толкин был одним из немногих, кто обратил внимание на проклятие творца, — проклятие, с печальной неизбежностью ожидающее того, кто в своей собственной личной Вселенной поставил на место Господа Илюватара или обозначил трогательной формулой «счастья для всех» свое собственное — такое прекрасное — самое прекрасное — единственно прекрасное творение.

Только не надо думать, что «главное, чтобы в душе был Бог». И вообще создать Кольцо и даже владеть им — это совсем не обязательно «плохо». Ключ лежит в слове «отдать».

Творчество — это не присвоение, это совсем даже наоборот. И до тех пор, пока ты знаешь это, до тех пор пока есть в мире цена для твоего творения, которую ты сочтешь для себя чрезмерной, забавляйся с Кольцом сколько влезет. Однако не забудь, «могущество у него такое, что сломит любого смертного. Сломит и овладеет им. Раньше или позже — позже, если он сильный и добрый, но владельцу Кольца суждено превратиться в прислужника Темных Сил, над которыми царит Черный Властелин». Сейчас мне кажется, что эта формула гораздо шире, чем простая идея «проклятия власти», в общем и до Толкина неплохо известная. Власть ведь тоже форма творчества.

Май 1998 года: «Власть проклятия»

Этическое содержание толкинских текстов идеей «проклятия творца», конечно, не исчерпывается. Если попытаться найти самую общую, самую точную формулу, то она прозвучит почти тавтологией: этика Толкина заключается в самом наличии этики.

В сущности, не столь уж важно, кто именно назначен на роль прислужников зла. Важно, что зло существует, и вместе с ним существует добро, и среди твоих поступков могут быть поступки плохие или хорошие. Хотя бы только с твоей личной точки зрения.

Мир Толкина анизотропен, он насыщен этикой настолько, что практически любой выбор в нем этически значим. Здесь и находится водораздел между Средиземьем и Текущей Реальностью, для которой понятия добра и зла не определены как конкретно («Кто мне враг, кто мне брат//Разберусь как-нибудь»), так и абстрактно. Вероятно, этим и объясняется необычайная притягательность толкинского мира для молодежной тусовки всех стран, времен и народов. Подростки бегут из мира, который кажется им этически безразличным (и, скорее всего, он и есть такой), в мир, который является этически знаковым по построению.

Письмо последнее…

Постепенно привыкаю к современной концепции личности — уволили — сам виноват, сижу дома и моделирую свой внутренний мир по профессорскому обычаю. Вот какие получаются рассуждения на тему…

В каждой судьбе человека есть свой разной длины период, который человек называет «Мордор», тогда «зло царствует безраздельно» и окружающим надо соблюдать сугубую осторожность. А потом светлые силы берут свое, и наступает юность, полная поистине эльфийских любовей, и «Мордор» либо совсем побеждают, либо он уныло коптится на задворках подсознания, которое, как известно, «появляется ночью».

Подростковый возраст черно-белых исканий чести совпадает с расслоением психики на «четырнадцать тебя», число лишь немного превышающее количество Хранителей Кольца. В этом возрасте мифы, окрашенные в ночи туманными намеками бессознательного, оживают в стихах и песнях странствующих по своим Отражениям юных душ. Спрашивайте, мальчики!

Читайте мужественную и могущественную библию детства цивилизации — подростковой эпохи государственности, когда перерождение персонифицировано и зависит от конечного числа причин, а человек трогательно выбирает свою свободу и судьбу.

Хранители проходят с честью испытания «огнем и водой», как взрослеющие дети не боятся мозолей, голода и мокрых ног во имя правды, спасая товарища или назло родителям. И как водится, воля осыпается на испытании властью, а не на трудностях пути. Причем не той прямой и определенной властью, которой избежали, возясь с Кольцом, и Бильбо, и Фродо, и Сэм, и Гэндальф…