Возвращение Мюнхгаузена (Повести, Новеллы)

Однако охота за распяленными ртами наткнулась на неожиданный казус, охладивший хаустологический жар Катафалаки. Во время одной из летних поездок aft юг ему довелось наблюдать ловлю скумбрии. Дело было к вечеру, когда поверх синей глади моря - графитный отлив. Гуляя по прями набережной с привычно притершейся к локтю черной тетрадью на тесемках, хаустолог заметил: у перпендикуляра мола, протянувшегося от берега, у самой его оконечины, каре из сетей и лодок; возле причалов - две-три серебрящиеся телеги и группа зевак, Катафалаки, развязав тесемки тетради, направился к причалам. Ему удалось подоспеть к моменту, когда серебряные груды издыхающих рыб сгружали на днище телег. Тысячи пластами друг на друге, по самые уключины лодок, скумбрии казались мертвыми: их впластанные друг в друга тела покрыло сизой жухлой стынью. Но в момент, когда корзина, зачерпнувшая из рыбьего кладбища, запрокинувшись дном, рушила серебряный дождь на доски телеги, мертвые рыбешки в последний раз - это длилось секунду-две, - отчаянно выгибая чешую, дергались и бились назад, в жизнь, и рты всем им, под побелелой пленкой глаз, растягивало квадратной мертвой зевотой, странно напоминающей полураскрытые губы трагических масок; но сверху уже сыпались новые груды задыхающихся скумбрий, и поверх их распяленных прозрачных ртов - еще и еще. Катафалаки вынул было карандаш, но и он, дернувшись в пальцах, застыл, и с тех пор тесемки черной тетради никогда больше не развязывались, а наука хаустология, перед которой разворачивались столь блистательные классификационные перспективы, так и не состоялась. Катафалаки был слишком жизнерадостен, брови его умели подыматься, но не умели стягиваться, запас улыбок, толпящихся в очередь к губам, был в нем еще далеко не исчерпан, а розовые очки если и падали иной раз с носа, то никогда не разбивались. Притом нелепо требовать от подсолнечника, чтобы он стал подлунником и тянулся за краденым, перекрашенным насине светом ночного светила. Короче, зигзаги хаустологии вели совсем не туда, куда толкало Катафалаки, по семьдесят раз в минуту, его здоровое, с оптимистическим звонким тоном, сердце. И, не долго думая, он свернул с зигзага.

3

Незлобивый Катафалаки, вспоминая череду своих учителей, не сердился на них за то, что они почти ничему его не научили, но его очень огорчало то почти, которому они его все-таки научили. Все они были слишком специалистами, палец, заслонивший гору, казался им больше горы, а глаза лишь подтлазниками, необходимыми для ношения наглазников. После знаменательной встречи с мертвой скумбрийной грудой, Катафалаки усомнился даже в Ранке; мысль его споткнулась о Дарвинов бугорок - и ни с места.