Возвращение на Голгофу

— Да вроде ничего из ряда вон выходящего, когда идёт бой. Но когда это происходит в тылу и ничего не предвещает трагедии… Майор Филин был образованным, дельным офицером, да и просто красивым парнем… Как нелепо все это произошло… Маленький осколочек, никаких повреждений не заметно и — мгновенная смерть. Я даже не узнал, где живут его родители и живы ли они. Ничего не успел сделать для него, попросил только доложить дежурному по штабу, чтобы побеспокоились о похоронах, и передал документы. Откуда только взялся этот штурмовик? — Орловцев обессиленно замолчал, откинувшись на спинку сиденья. Для человека, погружённого в самую пучину войны, такая глубокая горечь из-за гибели почти не знакомого ему офицера необычна. Если человек прошёл через столько смертей, ему нелегко понять, как можно так горевать об одном убитом.

Генерал сочувственно кивнул головой:

— Вернемся в штаб, от моего имени обратись к начальнику тыла фронта генералу Рожкову, пусть выполнит все, что ты сочтешь нужным по майору Филину. Степан Яковлевич все сделает толково. Ну, что там у тебя ещё нового?

— Всё идет своим чередом. — Орловцев попытался отодвинуть боль недавнего происшествия в глубину памяти. — Оперативное управление штаба фронта дорабатывает план операции. Мне генерал Иголкин кое-что поручает, вызывает на обсуждения. Все, что я мог дать для разработки плана операции в Восточной Пруссии, я дал. Оперативное управление по-прежнему рассчитывает на глубокое проникновение в провинцию с первого удара. Но, думаю, что не удастся. В августе 1914 года такое было возможно, сейчас нет. По укреплению обороны немцами проведены огромные инженерные работы. Наш прорыв в том августе многому научил их. За эти месяцы я еще раз перечитал все, что только есть по той нашей операции. В том числе и своих старых знакомцев, и начальников. Александр Успенский, командовавший тогда ротой в Уфимском полку, напечатал в Каунасе свои мемуары. Очень толково. Вы же знаете, что я работал с генералами Адариди, Радус-Зенковичем, да и Епанчину несколько раз докладывал. Мне удалось собрать все их работы, даже последние записки Епанчина теперь у меня есть.

— О записках первых двух я знаю, а что пишет генерал Епанчин? — Покровский оживился.

— Все больше о царедворцах и интригах пишет, о встречах с царем и царицей, да о своём командовании Пажеским корпусом. О действиях нашего 3-го корпуса в Восточной Пруссии до обидного мало. Но есть и кое-что интересное в этих записках. Особенно, как принималось решение о контратаке 20 августа под Гумбинненом. Оказывается, к часу дня в результате немецких атак возникла угроза окружения 3-го корпуса. Да такая, что надо было отходить. Но это привело бы к общему отступлению всей армии, возможно, даже за пределы Восточной Пруссии. Епанчин решил контратаковать. Это было рискованно, и он связывался с начальниками дивизий. Я присутствовал при его разговоре с генералом Адариди в штабе 27-й дивизии, но не слышал, что говорил Епанчин. Это было после часа дня. Адариди поддержал предложение о контратаке. Тогда Епанчин приказал подготовить удар и в половине третьего начать наступление. Но вскоре начальник штаба армии генерал Милеант позвонил Епанчину и настаивал от себя и от Ренненкампфа на отмене атаки. Епанчин не подчинился, взяв всю ответственность на себя. Доложил, что все команды уже отданы, и войска начали выдвижение. Атака началась, а через час к Епанчину приехал сам Ренненкампф. Его трясла настоящая нервная истерика. Он плакал на груди Епанчина, совершенно потеряв самообладание. Но наступление командир корпуса останавливать не спешил. Но на него страшно давили, и он, в конце концов, не выдержал — остановил наступление. Сказалось и давление начальства, и страшное напряжение боя. В общем, он отдал приказ остановить преследование врага. Вот он, решающий момент! Если бы Ренненкампф не был против наступления, не доехал бы до штаба корпуса или Епанчин устоял и двинул за дивизией весь 3-й корпус, то потом и командующему некуда было бы деваться, пустил бы по следу свою бесшабашную кавалерию. Вот он, единственный наш шанс на решительную победу!

— Ты здесь старше нас всех, а всё ещё романтизируешь то сражение в Восточной Пруссии. Послушай, дивизии не решают исход мировых войн. Тут действуют другие силы.

— Да, но двое суток спустя я шёл по пути бегства немцев и скажу: победа ждала нас, гончий скок на пятьдесят километров без боёв с немецким арьергардом, с панически отступающим противником. Дивизия судьбу мировой войны, конечно, не решает, но опрокинуть костяшку домино может. Затем в дело вступает армия, и рушится вся конструкция. Ведь ещё два дня немецкая 8-я армия и её командующий генерал-фельдмаршал Притвиц находились в паническом состоянии, а первые осмысленные приказы, остановившие отступление и начавшие перегруппировку сил, поступили только к концу третьего дня. Этого хватило бы русской армии, чтобы отбросить немцев за Вислу. Никакой Людендорф и Гинденбург уже не смогли бы остановить лавину русской армии.