Возвращение на Голгофу

Наступал новогодний Сильвестр, и очень кстати пошел этот густой снег, смысла и дальше мёрзнуть наверху не стало никакого. Выпала возможность встретить новогодний вечер и полночь, разделяющую старый и новый год, в относительном тепле. Их отношения с Бруном обострились: с одной стороны, тот явно побаивался фельдфебеля, а с другой — смотрел на него злым, волчьим глазом. Удар прикладом по заду не прошёл даром — хромал-то Брун слегка, больше притворялся, а вот озлобился сильно. Но пока студент был рядом, Курт хотя бы мог спать спокойно. Он приказал Лёбурну не покидать комнату, а Бруну, на всякий случай, контролировать двор. В сон провалился мгновенно, едва успев представить, как держит Франциску за руку. С этой мечтой он и проснулся за два часа до полуночи. Отобрав из мешка с провиантом для новогодней трапезы что повкуснее и посытнее, они с Лёбурном соорудили скромный стол. Фельдфебель достал припрятанную на самом дне мешка бутылку шнапса. Берёг он её на всякий экстренный случай, мало ли кто обморозится, шок болевой или ещё что случится, но на новогодний вечер решил — половину можно выпить. Поделил на троих, пили молча, не чокаясь и ничего не желая друг другу. Курт пил по-русски, залпом, как научился в стылом Сталинграде, солдаты — в несколько приёмов, отдельными глотками, а студент ещё и кривился, будто пил первый раз в жизни. Всё доели ещё до полуночи, теперь оставалось только спать. Студент от выпитого раскраснелся, ожил, попросил разрешения залезть на колокольню, посмотреть сверху на округу, фельдфебель снисходительно разрешил.

Ветер стих, поредел и снегопад, но последние снежинки ещё висели в воздухе. Деревянный настил на колокольне был покрыт покрывалом из легчайшего небесного пуха. Студент рукавом смахнул снег, лёг на доски. Глубокая тишина поглотила округу, темнота скрадывала не только свет, но и звуки. Где-то в стороне у русских дрожал маленький отсвет пламени. Тучи расступились, и прямо над колокольней открылась бесконечная глубина тёмного неба. Звёзды, которые привычно висят на небесной сфере, как светящиеся дырочки в крыше старого сарая, теперь явно светили с разной высоты, одни совсем близко — рукой достать, другие — из неимоверной глубины, отправляя свои лучи к нему, студенту Юргену Лёбурну, из самых дальних пределов вселенной. Он перевернулся на спину и смотрел на хоровод светил, кружащихся над ним. Любимый им органный хорал Баха звучал в его голове, сопровождая, а может, и вдохновляя это величественное кружение. На чёрном бархате неба звёзды собирались в причудливые узоры, иногда казалось, что одна из них подмигивает ему, а если он закрывал глаза, звёзды все равно светили драгоценным золотым светом. Ему представлялось, что там, в вышине, по небу вьётся огромная виноградная лоза, а созвездия — это созревшие грозди этой древней как мироздание лозы, которую видели и с которой срывали виноградины прозрений Сократ и Платон, Демокрит и Сенека, Коперник и Кант. Когда-нибудь эта война закончится, не может этот ужас, который он испытывал на протяжении последних месяцев, тянуться бесконечно, и начнётся нормальная, обыденная жизнь. Он окончит университет, сдаст квалификационные юридические экзамены и будет вести дела по морскому праву, разъезжая между своими любимыми городами Гамбургом и Кёнигсбергом. Он женится на девушке из Другенена[25], которую присмотрел ещё в свой первый приезд в Пруссию и уже несколько раз встречался с ней, там, у неё, на чистом, идиллическом озере. У них родятся дети. Их города, разрушенные британской авиацией, отстроят. Всё это будет, будет после войны, только бы заканчивалась она поскорее. Он даже не думал, кто победит в войне, ему казалось это неважным. Главное, чтобы закончилась она быстрее, не принеся новых бессчётных жертв.

Юрген долго лежал на спине, глядя в бесконечно глубокое, торжественное небо, и жизнь казалась ему такой же бесконечной, как это бездонное небо, и величественной, как звуки басовых труб вселенского органа.

Страшный грохот разорвал его перепонки, тысячи осколков кирпича и смертоносного железа впились в его глаза, уши, голову, грудь, ноги, руки, забив нос и рот красной кирпичной пылью. Вместе с камнями старой кирхи он рухнул вниз к подножию башни, а когда он уже лежал на земле, разрыв следующего снаряда, начисто сбивший чуть ли не половину колокольни, низвергнул на его тело камнепад.