Возвращение на Мару

— Это же здорово! Давай предположим, что все вокруг — это наше царство. Или нет — княжество. Все эти поля, леса…

— Ну и молодежь пошла. Я в твои годы претендовал только на дедов огород да еще глухой овраг за речкой.

— Не смейся. Это же игра. Посмотри, такая красота кругом, а у них все без названия. Спасибо, что хоть озеро не оставили безымянным. Но, согласись, Лушкино озеро — не звучит, Холодное — как-то мрачно очень.

— Соглашаюсь. А ты знаешь, дочь, мне нравится ход твоих мыслей. Но ты даже не подозреваешь, в какие ты глубины… — не подберу слово…

— Залезла?

— Вот именно! Помнишь, в Библии, как Господь дал человеку почувствовать, что именно он — главное Божье творение и что именно он ответственен на земле за все, что создал Бог? — И я достал с полки Священное писание. — Это в самом начале. Вот, глава вторая: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей».

— Очень все сложно, папа.

— Наверное, ты права. Просто я подумал, что вся эта безымянность вокруг здешних людей — совсем не случайна. У человека исчезла та живая связь с землей, животными, птицами, что была раньше…

— О чем ты задумался? — тихо спросила Маша.

— Вспомнил один случай. Как-то в Сердобольск пришел лось. Он был ранен. Представляешь, дикий зверь, а тут взял и пришел к человеку, словно чувствовал, что тот может ему помочь.

— Наверное, лосю страшно было?

— Конечно. Животные живут инстинктами, а инстинкт самосохранения один из самых сильных.

— Ему помогли? Я видела по телевизору подобные случаи: сначала зверя надо усыпить, потом…

— Нет, дочка. Его добили. А потом с окрестных домов бежали люди с тесаками и ведрами…

— С тесаками и ведрами? Зачем?

— За мясом, дочка, за лосиным мясом.

Маша закрыла лицо руками. Я пожалел, что рассказал ей эту историю.

— Не надо мне было… Эх! Все, все, отвлекись, давай лучше вернемся к началу нашего разговора. Завтра мы будем не просто изучать окрестности, мы будем давать имена всему здесь сущему. А начнем с озера.

— Почему с озера?

— А мне тоже не нравится его нынешнее название.

— Я предлагаю…

— Стоп, не спеши. Называть-то будем не на день или неделю — на века. Надо к этому подойти серьезно и основательно. Согласна, княжна?

— Согласна.

3.
И вот мы в пути. Утренний туман серебрил простоволосые травы, которые стояли вдоль ручьев в тонкой оправе из самой прозрачной росы. Мы шли, и нам казалось, что слышали не только звук своих шагов, но и биение собственных сердец — такая первобытная тишина стояла над миром. Воздух, сначала лиловый от лесных туманов, вдруг стал золотым — это первые лучи солнца оповестили о начале нового дня. И сразу перед нами словно распахнулись просторы, а немое утро будто начало учиться говорить. Запел петух, ему ответил другой, где-то в прибрежной траве просвистела неведомая птичка…
Позади осталось озеро, кладбище, деревня Лапотки. Кстати, после долгих споров из более чем двадцати названий для озера мы остановились на одном. Отныне, по нашему княжескому велению, озеро стало наименоваться Тихим. Во-первых, оно действительно даже в ветреную погоду умудрялось оставаться спокойным, а во-вторых, это было созвучно с Тихоновской горой, на которой, собственно, и находилось озеро. Но это был наш первый и последний успех. Уже давая имя ручью, протекавшему за кладбищем, мы поругались.

— Слушай, дочь, давай перекусим, остынем и будем думать, что делать дальше.

— Согласна. Оказывается, это совсем не простое дело — именовать. Особенно когда тебя не хотят понимать.

— Ах, это тебя не хотят понимать?

— Конечно. Скажи, чем тебе Златоструй не понравился?

— Господи! Неужели ты не чувствуешь, как это название отдает чем-то нереально книжным. Златоструй!

— Златоструй. Красиво.