Возвращение на родину

— Простите, мэм, ради бога, нечего мне было надеть на майское гулянье, а тут вижу, ваши лежат, ну и подумала, возьму, надену, а потом назад положу. А одна-то и потерялась. Один человек дал мне денег — купить вам другие, да мне все времени не было в город съездить.

— Какой человек?

— Мистер Венн.

— Он знал, что это моя перчатка?

— Ну да, я ему сказала.

Томазин была так поражена этим открытием, что забыла сделать девочке выговор, и та тихонько ушла. А Томазин даже не шевельнулась, только обратила взгляд к зеленой лужайке, где в тот памятный вечер возвышалось майское дерево. Она долго стояла так в раздумье, потом решила, что гулять сегодня не пойдет, а лучше возьмется наконец всерьез за то хорошенькое платьице из шотландки, которое уже давно скроила для своей дочки по самому модному фасону, но так и не удосужилась дошить. Как получилось, что, взявшись всерьез, она за два часа ничуть не подвинулась вперед в своих трудах, это, конечно, загадка, — если не вспомнить, что предшествовавшее маленькое событие было из тех, что не рукам задают работу, а голове.

На другой день она уже, как всегда, занималась домашними делами и вернулась к своему обычаю гулять по пустоши без иных спутников, кроме маленькой Юстасии, достигшей того возраста, когда эти создания еще не отчетливо понимают, как им предназначено передвигаться в этом мире — на руках или на ногах, и часто претерпевают большие неприятности, пробуя и то и другое. Томазин нравилось, унеся ребенка в какой-нибудь укромный уголок на пустоши, давать ей возможность потренироваться в искусстве ходьбы на густом ковре из зеленого дерна и чебреца, где мягко падать вниз головой, если вдруг потеряешь равновесие.

Однажды, когда она исполняла таким образом свои тренерские обязанности и нагнулась к земле, чтобы убрать с пути ребенка веточки, стебли папоротника и прочие непреодолимые препятствия высотой в четверть дюйма, она с беспокойством увидела, что к ней чуть не вплотную подъехал всадник, чьего приближения она раньше не заметила, так как по мягкому травяному ковру лошадь ступала бесшумно. Всадник — это был Венн — помахал ей шляпой и галантно поклонился.

— Диггори, отдай мне мою перчатку, — сказала Томазин, — ибо ей свойственно было при любых обстоятельствах идти прямо к делу, если оно сильно ее занимало.

Венн немедля спешился, сунул руку в нагрудный карман и подал ей перчатку.

— Спасибо. Очень любезно с вашей стороны, что вы ее сберегли, мистер Венн.

— Очень любезно, что вы так говорите.

— Нет, я правда была очень рада, когда узнала, что она у вас. Сейчас все стали такие равнодушные, я даже удивилась, что вы обо мне подумали.

— Кабы вспомнили, каким я был раньше, так бы и не удивлялись.

— Да, — быстро сказала она. — Но мужчины с вашим характером все такие гордые.

— Какой же у меня характер? — спросил он.

— Всего я, конечно, не знаю, — скромно ответила она, — но вот, например: вы всегда скрываете свои чувства под каким-то деловым тоном и обнаруживаете их, только когда остаетесь один.

— Гм! Почему вы знаете? — выжидательно спросил Венн.

— Потому, — сказала она и приостановилась для того, чтобы свою дочку, ухитрившуюся стать на голову, снова перевернуть надлежащим концом кверху, — потому, что знаю.

— Не судите по другим, всяк ведь на свой образец, — сказал Венн. — А что касается чувств — то я даже хорошенько не знаю, какие теперь бывают чувства. Все был занят делами, то одним, то другим, ну и чувства у меня вроде испарились. Да, я теперь душой и телом предан наживе. Деньги — вот моя мечта.

— Ну, Диггори, как нехорошо! — укоризненно протянула Томазин, и по ее виду никак нельзя было угадать, принимает ли она его слова за чистую монету или только за попытку ее поддразнить.

— Оно и верно, чудно, да что поделаешь, — отвечал Венн снисходительно, как человек, примирившийся со своими пороками, которых уже не в силах преодолеть.

— Вы же раньше всегда были такой милый…

— Вот это приятно слышать, потому, чем я был раньше, тем могу снова стать. — Томазин покраснела. — Только теперь это труднее, — добавил он.

— Почему? — спросила она.

— Вы теперь богаче, чем тогда были.

— Да нет, не очень. Я почти все перевела на ребенка, как и обязана была сделать. Оставила только на прожитье.

— И я этому очень рад, — мягко сказал Венн, поглядывая на нее краешком глаза. — Потому что так нам легче дружить.

Томазин опять покраснела; и после того, как они обменялись еще несколькими словами, судя по всему приятными для обоих, Венн вскочил на коня и поехал дальше.

Этот разговор происходил в зеленой ложбинке поблизости от старой римской дороги; Томазин часто здесь бывала. И надо заметить, не стала в дальнейшем бывать реже оттого, что однажды повстречалась там с Венном. А стал, или не стал Венн избегать этой ложбинки оттого, что однажды повстречался там с Томазин, об этом легко догадаться по тем действиям, которые она предприняла двумя месяцами позже.

Глава III

Клайм ведет серьезный разговор со своей двоюродной сестрой