Возвращение на родину

— Так как же ты предлагаешь мне выходить за горожанина? Нет, что ни говори, а если уж мне за кого выходить, так только за Диггори. Он мне сделал столько добра и столько мне помогал, я даже всего не знаю! — Томазин уже как будто дулась на брата.

— Да, это все верно, — сдержанно ответил Клайм. — И я очень хотел бы сказать тебе: выходи за него. Но я не могу забыть, что об этом думала моя мать, и не могу не считаться с ее мнением. Есть много причин, почему нам следовало бы хоть теперь-то уважать ее желанья.

— Ну хорошо, — вздохнула Томазин. — Больше я ничего не скажу.

— Но ты не обязана слушаться меня. Я просто сказал, что думаю.

— Да нет, я не хочу опять быть непослушной, — печально проговорила она. — Нечего мне было думать о нем — о семье надо было подумать. Какие у меня ужасно дурные наклонности! — Губка у нее задрожала, она отвернулась, чтобы скрыть слезу.

Клайм, хотя и несколько обиженный тем, что он определял как «странный вкус» Томазин, все же испытывал облегченье от того, что вопрос о его собственном браке был снят с очереди. В ближайшие дни он из окна своей комнаты не раз видел Томазин, уныло бродившую по саду. Он то досадовал на нее за то, что она выбрала Венна, то сердился на себя за то, что помешал счастью бывшего охряника, который ведь, в сущности, был ничем не хуже любого другого молодого эгдонца, — честный парень и какой упорный, вот сумел же он так круто повернуть свою жизнь. Короче говоря, Клайм сам не знал, что ему делать.

Когда он опять встретился с Томазин, она сказала отрывисто:

— Он теперь гораздо приличнее, чем был тогда!

— Кто? Ах да, Диггори Венн.

— Тетя возражала только потому, что он был охряником.

— Ну что ж, Томазин, может, я и правда не все об этом знаю. Тебе виднее. Так что ты уж рассуди сама.

— Ты всегда будешь думать, что я оскорбила память твоей матери.

— Нет, не буду. Я знаю, ты искренне убеждена, что если бы она видела его таким, каков он сейчас, она бы признала его подходящим мужем для тебя. Вот так я всегда и буду думать. И ты больше меня не спрашивай, а поступай, как считаешь лучше. Я со всем соглашусь.

Надо полагать, эти слова рассеяли сомнения Томазин, так как несколько дней спустя, когда Клайм забрел в такую часть пустоши, где давно не бывал, Хемфри, работавший там, сказал ему:

— Я рад, что миссис Уайлдив и Венн, видать, опять поладили.

— Вот как, — рассеянно отвечал Клайм.

— Да. И как выйдет она с дитем погулять, так он ей сейчас и попадется где-нибудь на дороге. Но я все думаю, мистер Ибрайт, вам бы надо было на ней жениться. Чего два дома затевать, где бы и одного хватило. Да вы бы и сейчас могли ее у него отбить, это я вам верно говорю, стоит вам только постараться.

— Да, а где мне взять совести жениться, когда я только что двух женщин свел в могилу? Нет, Хемфри, и не думайте об этом. После всех моих злоключений пойти в церковь и взять себе жену — это уж, знаете, на дурной бы фарс смахивало. Вспомните слова Иова: «Завет я положил с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице…»

— Полноте, мистер Клайм, не грешите вы сами на себя, будто вы двух женщин в могилу свели. Нет тут вашей вины, и говорить даже так не надо.

— Хорошо, оставим это, — сказал Ибрайт. — Но как бы там ни было, а все случившееся поставило на мне клеймо, которое неважно будет выглядеть при любовном объяснении. У меня сейчас только два замысла в голове — два желанья и больше никаких. Одно — это открыть здесь вечернюю школу, другое — стать проповедником. Что вы на это скажете, Хемфри?

— Рад буду душой прийти вас послушать.

— Спасибо. Только это мне и нужно.

Пока Клайм спускался в долину, Томазин тоже спускалась в нее с другой стороны, и они встретились у калитки.

— Знаешь, что я тебе сейчас скажу, Клайм? — спросила она, задорно поглядывая на него через плечо.

— Догадываюсь, — ответил он. Она вгляделась в его лицо.

— Да, ты угадал. Это будет в конце концов. Он говорит, что пора уже мне решиться, и я тоже так думаю. Так что мы наметили на двадцать пятое будущего месяца, если ты не против.

— Делай, как ты считаешь правильным, милочка. Я могу только порадоваться, что ты опять нашла свой путь к счастью. Мы, мужчины, в долгу перед тобой за то горе, которое в прошлом тебе причинили[34].

Глава IV

Веселье снова утверждается в Блумс-Энде, а Клайм находит свое призвание

Всякий, кто в утро, назначенное для свадьбы, проходил бы около одиннадцати часов через Блумс-Энд, отметил бы, что хотя в доме Ибрайта было сравнительно тихо, зато из жилища его ближайшего соседа, Тимоти Фейруэя, исходили звуки, говорившие об усиленной деятельности. Это был главным образом скрежет подошв по усыпанному песком каменному полу. Близ дома никого не было, кроме только одного человека, который, как видно, припозднился и теперь спешил; он торопливо подошел к двери, поднял щеколду и без дальнейших церемоний вошел.