Возвращение на родину

Вечер близился, и звуки жизни и движения все чаще и громче доносились из нижних комнат. Беспрестанно хлопала калитка. Вечеринка должна была начаться рано, и гости собрались задолго до темноты. Ибрайт спустился по задней лестнице и вышел на пустошь другой тропинкой, не той, что шла от калитки, намереваясь побродить на воздухе, пока вечеринка не кончится, а тогда вернуться и попрощаться с Томазин и ее мужем уже перед самым их отъездом. И бессознательно он направился в сторону Мистовера по тому пути, которым шел в то роковое утро, когда услышал странный рассказ маленького сына Сьюзен.

Он не свернул к ее домишку, но поднялся на возвышенность, откуда видна была вся усадьба, когда-то бывшая родным домом Юстасии. И пока он озирал темнеющие дали, на пригорок поднялся еще кто-то. Клайм не разглядел его в сумерках и, вероятно, молча бы прошел мимо, но этот пешеход, а это был Чарли, сам узнал Клайма и заговорил с ним.

— Давно я не видел тебя, Чарли, — сказал Ибрайт. — Ты часто сюда приходишь?

— Нет, — ответил юноша, — я редко выхожу на насыпь.

— Тебя не было на майском празднике.

— Да, — сказал Чарли тем же безжизненным голосом, — мне это теперь неинтересно.

— Ты, кажется, любил мисс Юстасию, да? — мягко спросил Ибрайт. Юстасия часто рассказывала ему о романтической привязанности Чарли.

— Да, очень. Ах, если б…

 — Что?

— Если б вы, мистер Ибрайт, подарили мне на память какую-нибудь из ее вещиц, если, конечно, вы не против.

— С радостью, Чарли. Мне это будет очень приятно. Дай я вспомню, что у меня есть подходящего. Да пойдем к нам домой, я посмотрю.

Они вместе пошли к Блумс-Энду. Когда они подошли к палисаду, уже совсем стемнело. Ставни в доме были закрыты, так что в окна ничего не было видно.

— Обойдем кругом, — сказал Клайм. — Ко мне сейчас идти с черного хода.

Они обошли вокруг дома и в темноте поднялись по лестнице в рабочую комнату Клайма на верхнем этаже. Тут он зажег свечу, и Чарли тихонько вошел вслед за ним. Ибрайт пошарил в ящике стола и, достав пакетик в шелковой бумаге, развернул его. Внутри было два-три волнистых, черных как смоль локона, протянувшихся по бумаге, словно черные ручьи. Он выбрал один, снова его завернул и подал Чарли. У того глаза наполнились слезами. Он поцеловал пакет, спрятал его в карман и проговорил дрожащим голосом:

— Спасибо вам, мистер Ибрайт, вы так добры.

— Я тебя немного провожу, — сказал Клайм.

И под веселый шум, доносившийся снизу, они спустились по лестнице. Тропинка, ведущая к калитке, проходила под самым боковым оконцем, откуда свет свечей падал на кусты. На этом оконце, заслоненном кустами, ставни не были закрыты, так что человек, — стоя здесь, мог видеть все, что происходило в комнате, — сквозь, правда, уже позеленевшие от времени стекла.

— Что они там делают, Чарли? — спросил Клайм. — Я сегодня опять что-то хуже вижу, а стекла в этом окне уж очень мутные.

Чарли отер собственные свои глаза, затуманенные влагой, и шагнул поближе к окну.

— Мистер Венн просит Христиана спеть, — отвечал он, — а Христиан ежится в своем кресле, словно до смерти испугался такой просьбы. И вместо него сейчас запел его отец.

— Да, я слышу стариков голос, — сказал Клайм. — Стало быть, танцев не будет. А Томазин в комнате? Вон там перед свечами все мелькает кто-то похожий на нее.

— Да, это она, и вид у нее очень веселый. Вся раскраснелась и смеется чему-то, что ей сказал Фейруэй. Ой!..

— Что там за шум? — спросил Клайм.

— Мистер Венн такой высокий, что ударился головой о потолочную балку, потому что подпрыгнул, когда проходил под ней. Миссис Венн испугалась, подбежала к нему, щупает ладонью, нет ли там шишки. А теперь все опять хохочут, словно ничего не случилось.

— И никто там по мне не скучает, как тебе кажется? — спросил Клайм.

— Да ни капельки. Сейчас они все подняли стаканы и пьют за чье-то здоровье.

— Может быть, за мое?

— Нет, это за мистера и миссис Венн, потому что он им в ответ говорит речь. А теперь миссис Венн встала и уходит, наверно, переодеваться.

— Так. Никто, значит, не вспомнил обо мне, и правильно. Все идет как должно, и Томазин, по крайней мере, счастлива. Не будем тут задерживаться, а то они скоро выйдут.

Он немного проводил юношу по пустоши и, вернувшись через четверть часа домой, застал Венна и Томазин уже готовых к отъезду; гости все разошлись за время его отсутствия. Новобрачные уселись в четырехколесном шарабане, который старший скотник и постоянный подручный Венна пригнал из Стиклфорда, чтобы их отвезти. Няню с маленькой Юстасией удобно устроили на открытом заднем сиденье, а подручный Венна верхом на почтенного возраста, мерно ступающей лошадке, чьи подковы звякали, как цимбалы, при каждом шаге, замыкал шествие наподобие телохранителя прошлого столетия.

— Теперь ты остаешься опять полным хозяином своего дома, — сказала Томазин, нагибаясь с шарабана, чтобы пожелать своему двоюродному брату доброй ночи. — Боюсь, тебе будет одиноко, Клайм, после того шума, какой мы тут поднимали.

— О, это не беда, — сказал Клайм с несколько грустной улыбкой.