Возвращение на родину

— Да это совсем не то. Разрешение было неправильное, а другого в тот же день он не мог получить. Он сейчас же вам объяснит, только бы застать его дома.

— Почему он сам тебя не привез?

— Ах, это уж моя вина! — всхлипнула Томазин. — Когда я узнала, что нам нельзя пожениться, я не захотела с ним ехать. И мне стало совсем худо… А потом я увидала Диггори Венна и очень обрадовалась — пусть, думаю, он меня отвезет. Сердитесь, тетя, сколько хотите, а лучше я не умею рассказать.

— Вот я сама во всем разберусь, — сказала миссис Ибрайт, и они свернули к гостинице, широко известной во всей округе под названием «Молчаливая женщина»; на вывеске над входом была намалевана дородная матрона, держащая собственную голову под мышкой, а под этим жутковатым изображением — надпись, хорошо знакомая посетителям гостиницы:

Коли жены молчат,

Пусть мужья не кричат.

Фасадом гостиница была обращена к пустоши и Дождевому кургану, чей темный массив, казалось, угрожал ей с неба. На двери красовалась потускневшая медная дощечка с несколько неожиданной надписью: «Мистер Уайлдив, инженер» — бесполезная, но свято хранимая реликвия тех времен, когда он начинал свою карьеру в технической конторе в Бедмуте, куда его устроили те, кто возлагал на него столько надежд и потерпел такое горькое разочарование. За домом был сад, а дальше тихая, но глубокая речка, составлявшая с этой стороны границу вересковой пустоши; за рекой простирались уже луга.

Но сейчас в густой тьме различить можно было только то, что вырисовывалось на небе. Речка выдавала себя лишь тихим плеском воды в ленивых водоворотах, которые она завивала там и сям на своем пути, пробираясь меж сухих и увенчанных султанами камышей, частоколом высившихся вдоль ее берегов. А об их присутствии можно было догадаться по шуршанью, похожему на молитвенный шепот, которое они издавали, когда терлись друг о друга на слабом ветру.

В гостинице светилось окно — то самое, на которое указывали собравшиеся на кургане поселяне; оно не было занавешено, но высокий подоконник мешал заглянуть в комнату. Видна была только огромная тень на потолке, в которой смутно угадывались очертания мужской фигуры.

— Похоже, он дома, — сказала миссис Ибрайт.

— Мне тоже идти с вами, тетя? — слабым голосом проговорила Томазин. — Я бы не хотела… Неудобно…

— Конечно, ты тоже должна зайти, пусть он тебя видит, тогда не посмеет придумывать ложные объяснения. Зайдем на минутку, а потом — домой.

Войдя в незапертый коридор, она постучала в ближнюю от входа дверь, растворила ее и заглянула внутрь.

Пламя свечи было заслонено от взгляда миссис Ибрайт спиной и плечами сидевшего у стола мужчины. Уайлдив — это был он — тотчас обернулся, встал и шагнул навстречу посетительницам.

Это был совсем еще молодой человек, и если можно сказать, что человеческая внешность слагается из двух начал — формы и движенья, то в нем именно второе прежде всего бросалось в глаза. Все его жесты отличались необычайным изяществом — то было пантомимическое выраженье карьеры покорителя сердец. Потом уже вы замечали его более материальные черты: буйную шевелюру, низко нависшую надо лбом, отчего лоб приобретал те контуры — вытянутые кверху углы с выемкой между ними, — какие мы видим у ранних готических щитов, и гладкую, круглую, как колонна, шею. Нижняя часть его лица была более мягкого склада. Мужчина не нашел бы в его внешности ничего примечательного, женщина — ничего такого, что могло бы ее оттолкнуть.

Он разглядел силуэт девушки в коридоре и сказал:

— А, Томазин вернулась наконец домой! Как ты могла так бросить меня, милочка? — Потом добавил, повернувшись к миссис Ибрайт: — Никаких уговоров не хотела слушать. Заладила — уеду сейчас же, и уеду одна!

— Но что все это значит? — надменно спросила миссис Ибрайт.

— Садитесь, — сказал Уайлдив, подвигая женщинам стулья. — Глупая, конечно, ошибка, да ведь с кем не случалось. Разрешение было недействительным для Энглбери, оно годилось только для Бедмута, а я его не прочитал и не знал.

— Но разве вы не прожили, сколько полагается, в Энглбери?

— Нет, я жил в Бедмуте, только третьего дня вернулся, — я туда и собирался ее везти, но когда я за ней приехал, мы передумали и отправились в Энглбери, позабыв, что там нужно новое разрешение. А потом уже поздно было ехать в Бедмут.

— Я считаю, вы очень перед ней виноваты, — сказала миссис Ибрайт.

— Ах, нет, ведь это все из-за меня, — вступилась Томазин. — Я выбрала Энглбери, потому что там меня никто не знает.

— Я слишком хорошо понимаю, что я виноват, незачем напоминать мне об этом, — сухо сказал Уайлдив.

— Такие вещи даром не проходят, — снова заговорила миссис Ибрайт. — Это позор для меня и для моей семьи, и, когда это узнается, нам будет очень несладко. Как она завтра посмотрит в глаза своим подругам? Вы причинили нам большое зло, мне нелегко будет это простить. Это даже может повредить ее репутации.

— Чепуха, — сказал Уайлдив.

Пока они спорили, Томазин переводила глаза то на одного, то на другого. Теперь она сказала умоляюще: