Возвращение на родину

— Тетя, позвольте мне пять минут поговорить с Дэймоном наедине. Ты согласен, Дэймон?

— Конечно, милочка, — сказал он, — если твоя тетя нас извинит. — Он провел ее в заднюю комнатушку, оставив миссис Ибрайт у камина.

Как только дверь затворилась, Томазин сказала, обратив к нему бледное, заплаканное лицо:

— Дэймон, у меня сердце разрывается! Я совсем не хотела так расставаться с тобой в Эиглбери — в гневе, с недобрыми словами, но я напугалась и сама не знала, что говорю. Я всеми силами старалась не показывать тете, как я сегодня намучилась — а ведь так трудно следить за своим лицом и голосом и улыбаться, как будто для меня это все пустяки, — но я старалась, а то она бы еще сильнее разгневалась. Я-то знаю, что ты не виноват, что бы там ни говорили.

— Она очень нелюбезна.

— Да, — пролепетала Томазин, — а теперь ты, может быть, и про меня это думаешь… Дэймон, что будет со мной?

— С тобой?

— Да. Те, кто тебя не любит, такое про тебя нашептывают, что и я минутами сомневаюсь… Мы ведь все-таки поженимся, да?

— Конечно. Надо только в понедельник поехать в Бедмут, и нас тотчас же обвенчают.

— Так поедем, ради бога!.. Ах, Дэймон, что я говорю… До чего ты меня довел! — Она закрыла лицо платочком. — Подумай, я сама прошу, чтобы ты на мне женился. А ведь по-настоящему это ты должен бы стоять передо мной на коленях и умолять меня, твою жестокую возлюбленную, не отвергать тебя, не разбивать тебе сердце… Мне часто мечталось что-то в этом роде — такое красивое и радостное, а как получилось непохоже!

— Да. Действительность никогда не бывает на это похожа.

— Мне-то, в конце концов, все равно, даже если мы и совсем не женимся, — добавила она с некоторым достоинством. — Да. Я и без тебя проживу. Но я беспокоюсь о тете. Она такая гордая, так дорожит честью семьи, она не вынесет, если все это огласится раньше… раньше, чем будет исправлено. И мой двоюродный брат Клайм — он тоже будет жестоко обижен.

— Значит, он очень неразумный человек. Правду сказать, вы все довольно-таки неразумная публика.

Щеки Томазин вспыхнули — и то не был румянец любви. Но каким бы мимолетным чувством ни была вызвана эта вспышка, она тут же угасла, и Томазин смиренно сказала:

— Я всегда стараюсь быть разумной, насколько могу. Меня только тревожит, что ты как будто получил наконец какую-то власть над тетей.

— По справедливости так и быть должно, — ответил Уайлдив. — Вспомни, чего я только не натерпелся, пока она не дала согласия. Взять хоть ее выходку в церкви — ведь это кровная обида для мужчины, когда девушке публично запрещают вступать с ним в брак! И двойная обида, если он, как я, слишком уж чувствителен и подвержен унынию и мрачным мыслям и еще невесть какой чертовщине. Этого я ей никогда не забуду. Был бы на моем месте другой человек — пожестче характером, — он бы, пожалуй, обрадовался случаю расквитаться с твоею теткой — взял бы вот сейчас да и оставил все, как есть!

Он говорил, а она задумчиво смотрела на него полными грусти глазами, и весь ее вид показывал, что не один только человек в этой комнате мог бы пожаловаться на излишек чувствительности. Он заметил это и как будто смутился.

— Ну, это я так, к слову, — поспешил он добавить. — Разве я могу порвать с тобой, Тамзи, милочка, я бы этого не перенес!

— Ну конечно! — воскликнула девушка, светлея. — Ты не выносишь, когда кого-нибудь мучают, даже насекомое, даже неприятных звуков не выносишь, даже дурных запахов, ты не мог бы долго причинять боль мне и моим близким!

— И не буду, поскольку от меня зависит.

— Дай мне руку на этом, Дэймон.

Он небрежно протянул ей руку.

— Черт! Это еще что? — вдруг воскликнул он.

До их слуха в этот миг донеслось многоголосное и не слишком стройное пенье — пели где-то близко, должно быть, перед домом. Два голоса особенно выделялись в силу своей необычности — очень низкий густой бас и хриплый дрожащий фальцет. Томазин узнала в этих певцах Тимоти Фейруэя и дедушку Кентла.

— Боже мой, что это? — сказала она, испуганно глядя на Уайлдива. Неужели это они нам кошачий концерт устроили?..

— Да нет! Поздравлять пришли… Вот еще не было печали! Он в раздражении заходил по комнате. А снаружи весело пели:

Сказал он: «Я счастлив, когда ты со мной.
Ответь, ты согласна ли быть мне женой?»
И вот уже слышен веселый трезвон,
И в церковь с невестой торопится Джон.
А после ее целовал, миловал,
«Нет лучше на свете, чем ты», — он сказал.

В комнату ворвалась миссис Ибрайт.

— Томазин, Томазин! — вскричала она, с негодованием глядя на Уайлдива. — Какой позор! Надо скорей уходить. Бежим!

Но путь через коридор был отрезан. В дверь соседней комнаты уже громко стучали. Уаплдив, подошедший было к окну, вернулся.