Возвращение на родину

— Но ты не смеешь мне это говорить! Неужели ты не видишь, что только мучаешь меня?.. Это неделикатно, Дэймон; ты очень упал в моем мнении. Ты не сумел оцепить мою любезность — любезность женщины, которая снизошла до тебя, хотя мечтала не о таком будущем. Но это вина Томазин. Она сманила тебя, так пусть же и страдает за это. Где она сейчас? И не надейся, что я ее пожалею, когда мне и себя не жаль. Если бы я умерла, сгинула бы совсем, то-то бы она обрадовалась!.. Где она, я спрашиваю?

— Она сейчас у тетки, заперлась в спальне и никого не хочет видеть.

— А по-моему, ты и сейчас ее не любишь! — с внезапным весельем воскликнула Юстасия. — Иначе не говорил бы о ней так равнодушно. А может, ты так же равнодушно говоришь с ней обо мне? Наверно! Но как ты вообще мог меня бросить? Этого я тебе никогда не прощу. Или нет, прощу, но с одним условием: что всякий раз, как ты вздумаешь меня покинуть, ты будешь опять возвращаться ко мне и каяться в своем поступке.

— Я вовсе не хочу тебя покидать.

— Но благодарности за это от меня не ищи. Ненавижу, когда все идет гладко. Даже лучше, если ты будешь время от времени мне изменять. Любовь страшная скука, если любовник всегда верен. Стыдно так говорить, но ведь это правда! — У нее вырвался тихий смешок. — От одной мысли об этом меня уже тоска берет. Не предлагай мне спокойной любви, а то я тебя прогоню!

— Если б хоть Тамзи была не такой славной девочкой! — вздохнул Уайлдив. — Тогда я мог бы остаться верным тебе, не обижая хорошего человека. Все-таки я негодяй и мизинца вашего не стою, ни твоего, ни Тамзиного!

— Но ты не должен жертвовать собой из какого-то чувства справедливости, — живо возразила Юстасия. — Если ты не любишь ее, самое милосердное — ее оставить. Для всех будет полезнее. Ну вот я сказала жестокую вещь. Когда ты со мной, всегда такого наговорю, что потом злюсь на себя.

Не отвечая, Уайлдив прошелся взад-вперед по вереску. Наступившее молчание было заполнено свистом ветра в остриженном кусте терна, росшего чуть поодаль, неподатливые ветви которого были как бы решетом. Казалось, ночь поет похоронную песню сквозь сжатые зубы.

— С тех пор как мы виделись, мне уже приходило в голову, что, может быть, ты вовсе не из любви ко мне на ней не женился. Скажи мне, Дэймон; я постараюсь с этим примириться. Я тут была ни при чем?

— Ты требуешь, чтобы я сказал? — Да, мне нужно знать. Я вижу, что слишком верила в свои силы.

— Ну, первой причиной было то, что разрешение на брак оказалось недействительным, а прежде, чем я успел выправить другое, она убежала. Пока что ты была ни при чем. А потом мне не понравилось, как ее тетка со мной разговаривала.

— Да, да! Я ни при чем, я ничто. Ты только играл со мной. Боже мой, да из чего же я сделана, я, Юстасия Вэй, если после этого еще думаю о тебе!

— Ну-ну, не надо так горячиться… Юстасия, помнишь, как мы бродили среди этих кустов прошлым летом, когда спадала жара и тень от холмов заполняла ложбины и укрывала нас от чужого взгляда?

Она помолчала, потом ответила:

— И как я смеялась над тобой за то, что ты осмелился поднять взор на меня. Но ты с лихвой отплатил мне за это.

— Да, ты жестоко обращалась со мной, пока я не нашел другую, получше. Это было моим спасеньем, Юстасия.

— Ты и сейчас думаешь, что она лучше?

— Как когда. Смотря по настроению. Чашки весов стоят так ровно, что пушинка может склонить либо ту, либо другую.

— И тебе все равно, приду я к кургану или не приду?

— Нет, не все равно, но не настолько, чтобы это нарушило мой покой, лениво ответил Уайлдив. — Нет, дорогая, это все кончено. Я теперь вижу два цветка там, где раньше видел только один, А может, их три, или четыре, или еще больше, и все не хуже первого… Странная у меня судьба. Кто бы подумал, что со мной этакое приключится?

Она перебила его со сдержанной страстностью, которая могла равно вылиться и в любовь и в гнев:

— Но сейчас-то, сейчас ты меня любишь?

— Бог весть!

Юстасия продолжала с оттенком грусти:

— Отвечай, я хочу знать.

— И да и нет, — уже с явной издевкой ответил он. — То есть, опять-таки, как поглянется. Иногда ты мне кажешься слишком высокой, иногда чересчур ленивой, или слишком печальной, или чересчур смуглой, а суть-то одна: ты для меня уже не все на свете, как это было раньше. Но мне, конечно, льстит знакомство с такой благородной дамой, и встречаться с тобой приятно, и миловаться сладко — почти по-прежнему.

Она долго молчала, отвернувшись, потом сказала — и в голосе ее была затаенная сила:

— Я ухожу — и вот моя дорога.

— Что ж, пожалуй, и я пойду с тобой.

— Да, потому что ты не можешь иначе, несмотря на все твои настроения и колебания, — ответила она с вызовом. — Что бы ты ни говорил, что бы ни делал, как бы ни старался порвать со мной, ты меня никогда не забудешь. Всю жизнь будешь меня любить. И с радостью бы на мне женился.

— Верно, — сказал Уайлдив. — Ах, Юстасия, какие странные мысли меня порой одолевают! Вот и сейчас тоже. Ты ненавидишь Эгдон, я знаю.

— Да, — глухо отозвалась она. — Это мой крест, моя мука и будет моей погибелью!