Возвращение Прославленных (СИ)

Первым по мосткам шёл щеголь Тафари в новом костюме-тройке с пышной белой гвоздикой в петлице. Дальше следовал Итиро в длинной подпоясанной рубашке и свободных штанах заправленных в высокие сапоги. После него шефствовали Мэд и Бёрнис, похожие на день и ночь: такие же разные, но такие же прекрасные. Особенно сегодня — обе в длиннополых шляпках и модных дорожных костюмах. Замыкали шествие Марио и Стурла. Намедни Рыболов приобрёл белую шляпу и льняной костюм. К тому же Марио заставили подстричься, и он выглядел под стать остальной компании. Одеждой выделялся лишь Стурла. Команда корабля сразу записала его в слуги. Поверх одежды на гноме был старый жилет на котором можно было найти следы всех переделок, в каких побывал хозяин. К тому же Струла ежесекундно поправлял огромное сомбреро. Но если он слуга, то почему покрикивает на остальных и те его слушаются? Непонятно. Моряки рассматривали диковинных пассажиров, но так как те выкупили лучшие каюты, никто из обслуживающего персонала не решился комментировать что либо вслух. Лишь, поднимая брови, выразительно глядели друг на друга. Только помощник капитана — дядька с грустно висящими усами и тоскливым взглядом бассет-хаунда, переведя взор с дорогого костюма Тафари и его странной шапочки на коротышку, боровшегося в этот момент за свою шляпу с очередным порывом ветра, печально сказал себе под нос:

— Странная компания. Помяните мои слова, с ними будут проблемы.

…Как только большой белый пароход отшвартовался от пристани, ветер всё же победил. Он подхватил сомбреро Стурлы, оголив шлем. Гном подпрыгнул, но поймать шляпу так и не смог. Она взвилась, накрыв лицо помощника капитана, который вышел из рубки. Шляпа больно ударила его по переносице. Помощник капитана только и успел, что удержаться на ногах и в испуге скинуть с себя дурное сомбреро. И оно полетело дальше. Стурла провожал его грустным взглядом, пока сомбреро не спланировало на белые дорожки волн за пароходом и не скрылось из вида.

— Жалко, — тяжело вздохнув, сказал гном, — хорошая была вещь.

Остальные переглянулись, и тоже вздохнули. Но с облегчением — так им это сомбреро надоело. А помощник капитана, глядя на всё это с мостика, покачал головой — его пророчества начинали сбываться.

— Что же, пошли по каютам, — предложил Тафари остальным визидарам. — Можно, наконец, выспаться и отдохнуть. Дела переделаны, впереди Франция. Надеюсь, Жобен получит телеграмму и встретит нас. Ну, кто-нибудь из Жобенов. Граф Леонар, упоминаемый в записке, вряд ли жив, скорее всего, давно лежит в фамильном склепе.

Все разошлись по роскошным каютам. И уже через час один из стюардов божился в ресторане, что «тот самый, молодой, с волосатыми ногами» увеличил подушки и шоколадные конфеты в вазе. А второй стюард ему вторил, что вот этими собственными глазами (при этом он так отчаянно жал на свои глазницы, как будто от этого зависело, насколько ему поверят) видел, как «тот темнокожий в костюме» разговаривал с чайкой, севшей на иллюминатор.

Всё это слышал помощник капитана, вздохнул, потёр переносицу и повторил:

— Я говорил, и это лишь начало рейса.

В это время в каюте Марио, которому обстановка вокруг казалась дворцовой, Итиро вёл эксперименты с новым толом. Увеличительное стекло Марио никак не действовало на живые ткани: Итиро попробовал на насекомых и цветах, но стекло не увеличивало бабочек и мух, не размножало растения. На толы оно тоже не влиял. И если любую вещь Итиро мог размножить или увеличить в два раза несколько раз, то ауксил (они взяли медальон-переводчик), стекло размножило единожды, но после этого сразу помутнело и отключилось.

…В последующие дни на пароходе царила безмятежность. Жизнь вошла в спокойное размеренное русло. Визидары отдыхали после длительных походов. Они высыпались, дышали морским бризом, встречая каждый закат вместе. Бёрнс и Мэдлин чаще всего можно было застать болтающими на палубе, где на загадочных девушек бросали взгляды все пассажиры мужского пола. Стурла и Тафари отсыпались. Марио бродил по каюте, наслаждаясь окружавшими вещами. Он постоянно щупал скатерти и кружево на постельном белье, трогал цветы в вазах, и вообще, как ребёнок, восхищался каждой безделицей, попадавшейся под руку, чем очень напрягал и вводил в недоумение стюардов. Чего стоил его восторг, когда за столом в ресторане им подали серебряные приборы! После Марио нюхал фрукты и любовался желе, словно всё это может пропасть. Когда им подали бифштекс, он с воодушевлением сказал Тафари: «Я живу в сказке. Вокруг меня — одно волшебство».

И только Итиро не унимался — опять собрал все толы и ауксилы у себя в каюте и экспериментировал. К ужину он приходил с каким-нибудь удачным или нет экспериментом. Например, однажды он притащил охапку светящихся цветов. В другой раз показал воняющие резиновые золотые монеты, которые стали никуда не годные или несъедобный, но красивый пирог. Тот выглядел, словно был испечён из прессованного пепла.

— Настоящий мастер-ремесленник! — смеялся над ним Стурла.

Проблема случилась на шестые сутки рейса.