Возвращение росомахи

Устроился под защитой бурелома. Лес здесь был поосновательней, и Степану удалось свалить для костра три выбеленные временем смолистые сухостоины. Уложив их так, чтобы две оказались снизу, а третья сверху, запалил под ними костер. Когда стволы объяло пламенем, от них пошло ровное, щедрое тепло, и Степан проспал несколько часов, что называется, без задних ног. Разбудила пронзившая, как стрела, мысль: «Замерзаю!»

Лесины прогорели. Обнажившаяся земля, пропитанные влагой от растаявшего снега трава и листья вокруг кострища еще парили, но фиолетовые язычки пламени едва попыхивали. Одна головешка, стрельнув, вздрогнула, будто в агонии, и рассыпалась в прах. Лишь слабая струйка дыма говорила о том, что жар все еще прячется где-то в углях. Степан понял, как сильно застыл он на окрепшем морозе, только когда попытался встать. Руки еще ощущал, а вот ног как будто не было.

«Надо оживить костер, иначе околею!» — подумал Степан. Собрав волю в кулак, подтянул оставшийся хворост, раздул огонь. Когда пламя окрепло, придвинул к костру недогоревшие концы стволов. Немного согревшись, снял унты. Белые, как мрамор, пальцы не сгибались. Чтобы восстановить кровообращение, Степан принялся растирать их зернистым снегом. Минут через пять пальцы стало покалывать. По мере восстановления кровообращения боль нарастала. Вскоре, не имея сил терпеть, он, скрючившись на снегу, вопил на всю округу:

— А-а-а-а!.. Мы еще-е по-о-охо-одим!!!.. А-а-а!

Вытерев насухо порозовевшие пальцы, надел теплые носки, подремонтировал снегоступы и поковылял дальше по руслу ручья. Тут Степан с тревогой заметил, что со зрением у него не лады: вдруг, ни с того ни с сего все расплывалось, теряло очертания, меняло цвет. Да и головные боли усилились. Темное пятно впереди исчезло, но появилось ощущение, будто Степана кто-то преследует. Обернется — никого! Однако это ощущение было до того явственным, что он продолжал то и дело оглядываться.

«Неужто смерть? Не она сейчас мелькнула среди деревьев? Выжидает своего часа, гадина. Не дождешься!»

Временами одолевали слуховые галлюцинации. Степан отчетливо слышал то лай собак, то голоса людей, то колокольный набат. Он уже не сознавал толком, куда и зачем идет. В мозгу пульсировала одна мысль: не останавливайся… не останавливайся… иди…

Наконец в цепочке уже отчетливо видимых гор показался приметный проем со скалой-пальцем. Степан сразу узнал это место — километрах в пяти от него отцово зимовье.

— Как я промахнулся? Целил ведь на Петрову избушку. О, боже! Дай мне силы…

А расстраиваться была причина: от этого места до села намного дальше. К тому же впереди два перевала. Они невысокие, но сейчас ему и по ровному-то идти тяжко.

Опять задул, тараня горы серыми и плоскими, как льдины, тучами, северный ветер. Сухая снежная крупа змеистыми ручейками потекла по белому руслу. Ветер напирал, заходя то с одной стороны, то с другой. На прямых участках он разгонялся так, что снег, свиваясь в плотные смерчи, валил с ног. Холодные кристаллы забивали рот, глаза… Каждый шаг давался с огромным трудом, но Степан брел и брел за вновь замаячившим впереди «проводником». Когда силы оставляли его, приваливался, словно умирающий зверь, к дереву и, прикрыв глаза, отдыхал. Не шевелиться было для него самым большим наслаждением. Хотелось, чтобы оно длилось как можно дольше, но затягивать отдых опасно — заснешь, и смерть не упустит своего шанса.

Открыв глаза после очередного передыха, Степан обнаружил лежащую у ног куропатку. Она была еще теплая. Охотовед не удивился: он воспринял это за дар лесного духа. Мужики рассказывали и о более удивительных случаях.

Сняв шкурку прямо с перьями, путник, почти не жуя, съел мясистую грудинку и почти сразу ощутил прилив сил. Зашаталось немного бодрее.

Смеркалось, а избушки все не было. И проводник куда-то пропал. Степан растерялся. Он перестал понимать, где он и куда идет. А тьма тем временем сгущалась.

«Придется опять ночевать у костра», — обреченно подумал охотовед.

Кое-как свалив несколько сушин, запалил предпоследней спичкой огонь. Ели вокруг стояли разлапистые, и Степан устроил из их ветвей роскошное, пружинящее ложе. Рухнув на него, почти сразу провалился в бездну. Костер прогорел, а измученный путник продолжал спать. Разбудили мягкие и настойчивые толчки в спину. Открыв глаза, огляделся… Никого! Видимо, опять померещилось.

Затянув недогоревшие хвосты сушин на чуть тлеющие угли, дождался, когда огонь охватит их, и опять свернулся на хвойной постели. Мороз под утро совсем озверел. Когда через пару часов Степан вновь попытался освежить костер, ни руки, ни ноги не слушались. Да и дрова кончились.

«Ну, вот и все!» — лениво подумал он и закрыл глаза. Но возникшие перед мысленным взором лица жены и дочери пронзили сознание:

— Как же они без меня?! Такое горе им… Нет, сдаваться нельзя!

Перебарывая апатию, Степан завалился набок, затем, с нескольких попыток, лег на живот. Самым трудным оказалось подтянуть под себя одеревеневшие ноги и встать на колени. Когда это удалось, принялся, опираясь на посох, по частям поднимать тело.