Возвращение росомахи

Послышался гул самолета. Он нарастал. Глаза загорелись надеждой — их ищут! Ан-2 уже прямо над головами, но… проклятье небесам!!! В низких облаках ни единого просвета!..

Опять повалил снег. Юра с трудом разомкнул воспаленные веки. Ввалившиеся глаза утратили прежний блеск и не оживляли изможденного лица. В голове едва шевелились отрывочные мысли: «Нас ищут… Снежинки похожи на парашютики… Куда делась мама, она замерзнет… Как красива сегодня тайга… Нас обязательно найдут…»

Снег, падая на его лицо, больше не таял.

Юра не представлял себя жизнь без тайги, и судьба распорядилась так, что он навеки остался лежать в земле мудрого Улукиткана — проводника Григория Федосеева, книги которого Юра любил и перечитывал.

Где настигла смерть Сашу Тимашова, неизвестно. Умер ли он там же от холода, голода? Или нашел силы идти дальше? Вряд ли тайга когда-нибудь ответит на эти вопросы.

Юры больше нет, но в моей памяти живут его слова: «Лучшие качества человеку дает природа. Она делает его добрее, очищает от шелухи и оставляет главное — здоровый стержень».

Через несколько месяцев я получил из Николаевска-на-Амуре посылку — продолговатый фанерный ящик с завернутым в ватин винчестером и письмо, из которого узнал, что Юра взял с собой на Гонам легкую малокалиберную винтовку, а пятизарядный винчестер оставил дома. В конце письма была приписка: «Ружье — наш дар тебе от Юры. Береги. С уважением, Сотниковы».

Джанго

На четвертый день хворобы почувствовал себя заметно лучше. Выбравшись на свежий воздух, занялся ремонтом лыжных креплений. Занятие это не требовало особых усилий, но, оказывается, я так ослаб, что вынужден был то и дело отдыхать.

— Эх, мне бы здоровье Луксы, — вздыхал я. — Ему все нипочем. Умывается снегом, воду пьет прямо из полыньи, спит в дырявом, свалявшемся спальнике, но никогда не мерзнет и не болеет. Чем не снежный человек? Правда, временами жалуется на боли в желудке, но и то как-то мимоходом.

Завершив ремонт, принялся шататься по стану взад-вперед, как неприкаянный. Не отпускало какое-то тревожное предчувствие. Видимо, не давали покоя съеденные мышами норки. Не выдержав, решил проверить хотя бы ближние ловушки.

Первые две не заинтересовали привередливых зверьков. «Квэк-квэк-пии-и, квэк-пии-пииуу», — тревожно кричал дятел над следующей хаткой. Я невольно прибавил шаг и, сгорая от нетерпения, заглянул в нее. Но, увы, норки оставили без внимания даже жирные кетовые плавники.

Над головой повторилось «квэк-квэк-пии, квэк-пии-пииуу». Подняв голову, разглядел дятла, сидящего на березе в метрах десяти. Его гнусавый крик никак не вязался с суровым обликом самого крупного представителя семейства дятловых — желны. Гроза вредителей леса имел и соответствующий наряд: весь черный, с красной шапочкой на голове. Прямо как кардинал у Дюма.

Бойко перемещаясь по стволу, он простукивал его крепким клювом подобно врачу, то с одной, то с другой стороны, то выше, то ниже. Наконец что-то нашел. Вероятно, зимовочную камеру личинки короеда и приступил к «операции». Во все стороны полетели щепки, следом древесная труха. Временами желна, комично наклоняя голову то влево, то вправо, осматривал конусовидный канал. И вот спящая личинка наколота на острые щетинки шилообразного языка и отправлена в желудок. И так целый день! Как у него сотрясение мозга не случается от такой долбежки.

* * *

На следующее утро отправились с Луксой на Джанго за оставленными там продуктами.

Мороз приятно пощипывал уши. Снег под лучами восходящего солнца сиял девственной чистотой и свежестью. Собаки, весело рыская по сторонам, то забегали вперед, то отставали. Вдоль берега, выстроившись в несколько рядов, застыли высоченные, в два обхвата, тополя.

— Лукса, из такого ствола, наверное, выйдет не один грузовой бат[13].

— Да, тополя хорошие. На Тивяку один ученый-охотовед даже зимовал в дупле большого тополя. Три сезона зимовал. Дверь повесил, окошко вырубил, потолок сделал. Печку поставил. Нары. Потом кто-то сжег, елка-моталка. Чего жгут? Кому мешает?

Перед Разбитой Пират неожиданно остановился. По его напряженной стойке мы догадались — причуял зверя. Действительно, на острове, окаймленном ржавым тальником, сквозь морозную дымку угадывался силуэт оленя.

Заметив нас, изюбрь бросился наутек. Пират напористо, с азартным лаем, ринулся следом. Индус же, как ни в чем не бывало, продолжал крутиться вокруг нас.

«Убегает — значит, для хозяина не опасен» — так, должно быть, истолковал он ситуацию.

Изюбр, казалось, не бежал, а летел, откинув голову назад, лишь изредка касаясь копытами снега. Вскоре он скрылся за излучиной реки. Характер лая Пирата изменился.

— Остановил, — прокомментировал Лукса.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Когда гонит — лает с визгом, остановит — как на человека лает и подвывает.

Торопливо обогнув излучину, сразу увидели оленя. Он стоял у длинной промоины, под обрывистым берегом. Пират, отвлекая внимание на себя, волчком вертелся на безопасном расстоянии.