Возвращение с Западного фронта

– И можем жить в ней, как будто она целиком принадлежит нам, – с этой гостиной, со спальней, и столовой, и белоснежной скатертью, и фарфором, и, вероятно, еще и серебряными вилками и ножами, и еще какими-нибудь особенными ножиками для фруктов, и мы будем пить кофе-мокко из крохотных чашечек, и слушать радио…

– Все это будет! А я стану варить и жарить и специально для тебя надену одно из платьев Сильвии Нойман!

– Тогда я сегодня же обязательно наряжусь в смокинг господина Ноймана! Пусть он мне будет велик, не важно! В тюрьме я читал журнал «Элегантный мир» и теперь знаю, как следует одеваться!

– По-моему, смокинг придется тебе как раз впору!

– Блестяще! Давай устроим праздник! – Керн в восторге вскочил на ноги. – Вероятно, я могу принять горячую ванну и намылиться несколько раз? Давно этого со мной не бывало. В тюрьме мы обливались из душа каким-то раствором лизоля.

– Конечно, можешь! Горячая ванна, ароматизированная всемирно известными духами «Керн – Фарр»!

– Я их уже распродал.

– Но у меня остался флакон! Помнишь, ты подарил мне его в Праге, когда мы смотрели фильм. В наш первый вечер. Я сохранила его.

– Это – вершина счастья! – заявил Керн. – Благословляю тебя, о Цюрих! Рут, ты просто ошеломила меня! Наша встреча началась неплохо!

XII

В Люцерне Керн в течение двух дней безуспешно осаждал виллу коммерческого советника Арнольда Оппенгейма. Белое строение стояло на пригорке и, словно крепость, возвышалось над Фирвальдштадтским озером[35]. В списке адресов, который «специалист по Швейцарии» Биндер подарил Керну, против фамилии Оппенгейм было сделано примечание: «немецкий еврей; деньги дает только под сильным нажимом; настроен националистически; не выносит разговоров о сионизме».

Наконец на третий день Керна приняли. Оппенгейм встретил его в большом саду, полном астр, подсолнухов и хризантем. Хозяин оказался жизнерадостным крепким мужчиной с толстыми, короткими пальцами и маленькими густыми усиками.

– Вы прямо из Германии? – спросил он.

– Нет. Я уехал оттуда два с лишним года назад.

– А откуда вы?

– Из Дрездена.

– Ах, Дрезден! – Оппенгейм провел ладонью по блестящему лысому черепу и мечтательно вздохнул. – Дрезден – великолепный город! Настоящая жемчужина! Одна Брюльская терраса[36] чего стоит! Нечто совершенно уникальное, верно?

– Да, – подтвердил Керн. Было очень жарко, и он с удовольствием выпил бы стакан виноградного сока, стоящего на каменном столике перед Оппенгеймом. Но тот и не думал предложить гостю освежиться. Замечтавшись о своем, он смотрел куда-то вдаль.

– А Цвингер!..[37] А дворец! А галереи!.. Вам, конечно, все это хорошо знакомо?

– Не так подробно. Запомнился общий вид…

– Но помилуйте, мой юный друг! – Оппенгейм посмотрел на него с укором. – Как можно! Не знать таких шедевров немецкого барокко! Неужели вы никогда не слыхали о Даниеле Пеппельмане?

– Что вы, разумеется, слыхал! – Керн понятия не имел об этом зодчем, но хотел угодить Оппенгейму.

– Ну вот видите! – Оппенгейм откинулся на спинку кресла. – О, наша Германия! С нами никому не сравняться, не так ли?

– Безусловно, никому. И это, в общем, довольно хорошо.

– Хорошо? Почему? Что вы имеете в виду?

– Ничего особенного. Просто это хорошо для евреев. Иначе мы бы погибли.

– Ах вы вот о чем! Так сказать, в политическом смысле! Но послушайте! Что, собственно, значит «мы бы погибли»? К чему громкие слова? Верьте мне – люди склонны к преувеличениям. Не так уж там плохо. Я это знаю из самых достоверных источников.

– Вот как?

– Совершенно определенно! – Оппенгейм подался вперед и, приглушив голос, доверительно добавил: – Между нами говоря, сами евреи несут немалую долю ответственности за то, что происходит ныне. Огромную долю ответственности, скажу я вам! А уж я-то знаю, что говорю! Они сделали много ненужного! В этом я кое-что смыслю!

«Сколько же он мне даст, – подумал Керн. – Хотя бы нам добраться до Берна на эти деньги».

– Возьмите, к примеру, историю с восточными евреями, с иммигрантами из Галиции и Польши, – заявил Оппенгейм и отхлебнул виноградного соку. – Неужели всех их надо было пускать в Германию? Ну скажите на милость, зачем им понадобилось селиться у нас? В этом вопросе я полностью солидарен с правительством. Вот всегда говорят, что евреи, мол, евреями и остаются, но, посудите сами, что может быть общего между грязным попрошайкой в засаленном кафтане и с пейсами и выходцем из старинной семьи еврейских буржуа, обосновавшихся в Германии несколько столетий назад?

– Одни иммигрировали раньше, другие – позже, – не подумав, ответил Керн и тут же испугался: он ни в коем случае не хотел раздражать Оппенгейма.

Но тот ничего не заметил; он был слишком поглощен изложением своей концепции.

– Одни ассимилировались, став полноценными, нужными и, так сказать, первоклассными в национальном отношении гражданами, другие же – просто чужеродные поселенцы! Вот в чем вопрос, дорогой мой! Что роднит нас с этими людьми? Ничто! Ровным счетом ничто! Следовало оставить их в Польше!

– Но ведь и там они нежелательны.

Оппенгейм широко развел руками и неодобрительно уставился на Керна: