Возвращение Снежной Королевы

Итак, оглядевшись по сторонам, Прокопенко убедился, что никого из хороших знакомых в «Дружбе» не наблюдается.

Тяжело вздохнув, он дотащился до буфетной стойки и уставился на Люську-лахудру проникновенным взглядом. Таким взглядом иногда смотрит бездомная собачонка на мясника, который деловито разделывает баранью тушу.

Люська в этот самый момент пересчитывала выручку, поэтому настроение у нее было самое что ни на есть отвратительное. Почувствовав на себе проникновенный взгляд посетителя, она подняла на него глаза и неприязненно проговорила:

– Ну что смотришь? Все равно без денег не налью.

– Здравствуй, Людмила! – приветствовал ее Прокопенко. – Что ты такая неласковая?

– А кто ты такой, чтобы я к тебе симпатию осуществляла? Может, ты пожарный инспектор Михал Михалыч? Или Летиция Васильевна из налоговой?

– А если я просто человек, так у тебя для меня и слова ласкового не найдется?

– Размечтался! – фыркнула Люська. – Ничто не стоит нам так дорого, как вежливость! Короче, чего надо? Не создавай тут очередь без веской причины!

– Может, я мимо проходил и захотел просто так зайти и свое к тебе чувство показать! – не унимался Прокопенко.

– Вот еще! – Людмила оперлась о прилавок толстыми руками и в упор уставилась на Прокопенко: – Все сказал? А теперь отвали отсюда срочно! Ты мне еще за прошлый раз остался должен!

– Ну сколько, сколько я тебе должен?

Люська на секунду прищурилась, включив свой собственный внутренний компьютер, и моментально выдала:

– Восемьдесят семь рублей сорок копеек.

– Сорок копеек-то за что? – возмутился Прокопенко. – Про сорок копеек ничего не знаю!

– Хлеб с горчицей на закусь брал? Вот тебе и сорок копеек!

– Надо же, как горчица подорожала! – вздохнул Прокопенко и снова перешел в атаку: – Ну пускай сорок копеек! А ты мне еще на тринадцать рублей налей, для круглого счета, и я тебе буду должен ровно сотню! Согласна? Ну, вижу, что согласна!

– Ничего ты не видишь! – рявкнула Люська, брякнув о прилавок граненым стаканом. – Ты давно уже ни черта не видишь, потому как глаза свои бесстыжие водярой залил! Я тебе с самого начала человеческим языком сказала, что без денег ни в коем разе не налью! А ты все равно вяжешься и вяжешься! А ну, отвали, допусти до прилавка порядочных людей, которые с деньгами!

Единственным человеком, который стремился попасть к прилавку, был инвалид Терентьев, лишившийся ноги по пьяному делу на железнодорожном переезде и с тех пор объявивший себя ветераном Афганистана. Правда, деньги у него действительно были: он тянул Люське три смятые десятки и глухо бубнил:

– Налей, Людмила, скорее! Душа горит! Вспоминаю высоту четырнадцать шестьдесят девять…

Люська-лахудра лично наблюдала происшествие, в результате которого Терентьев лишился ноги, поэтому на его героические воспоминания не поддавалась, но, поскольку деньги у инвалида в данный момент имелись, отнеслась к нему с полным пониманием, мощной рукой отодвинула бесполезного Прокопенко и приступила к исполнению своих основных обязанностей.

Прокопенко, обиженный до глубины души человеческой черствостью и беспредельным равнодушием, отошел от стойки и задумался, как дальше жить.

В это время рядом с ним непонятно откуда возникла немолодая цыганка в длинной пестрой юбке, обметающей грязный пол котлетной, с бренчащими монистами на необъятной груди и короткой трубкой, зажатой в зубах.

– Здравствуй, молодой-красивый! – проговорила цыганка густым оперным басом. – Что пригорюнился? Дай ручку, Мама Шоша тебе погадает, всю правду скажет!

– Ты, это, отвяжись! Только тебя еще не хватало! – Прокопенко попробовал вырвать у цыганки руку, но не тут-то было. Мама Шоша вцепилась в его кисть мертвой хваткой и заговорила, водя по ладони кривым пальцем:

– Сейчас ты, молодой-красивый, сильно страдаешь через злых людей!

– Ну, это… точно, через злых, которые налить мне не хотят! – согласился Прокопенко, покосившись на Люську-лахудру.

– Но это бы еще ничего… – продолжала цыганка. – А вот приходили к тебе другие люди, через которых грозит тебе дальняя дорога и казенный дом…

– Ты, это, лишнего не болтай! – Прокопенко всерьез испугался, вырвал у цыганки руку и начал пятиться к выходу из котлетной. – Это до тебя нисколько не касается! Я, это, подписку давал насчет неразглашения, и все такое прочее!

Никакой такой подписки Прокопенко не давал, но в голове у него все окончательно перемешалось, и сегодняшний разговор с представителями власти перемешался с другим, состоявшимся примерно лет двадцать назад.

– Ты, молодой-красивый, со мной лучше не ссорься! – Цыганка понизила голос, надвинулась на Прокопенко и принялась сверлить его темными пронзительными глазами. – Лучше не ссорься, а то Мама Шоша на тебя порчу наведет черную, сглаз тяжелый! Маяться будешь светлым днем и темной ночью, без отдыха и без послабления! Всего тебя будет ломать-корчить, зубы будут стучать и болеть все до единого, и голова будет болеть, и ноги… и похмельем будешь страдать непереносимым, а выпить тебе никто не поднесет!