Возвращение связного[1980, худож. В. Борисов]

Он видит эти пять центнеров, эти десять мешков заработанного им хлеба, уложенные клеткой в углу комнаты. Видит, как это зерно отвозят на мельницу. И видит маму, как она робко и торжественно погружает черную, искореженную работой руку в мешок с чистехонькой крупчаткой, как пересыпает ее с ладони на ладонь, и лицо ее светлеет от скрытой улыбки.

Бедняжка мама!

Она не хотела пускать его на жатву, перепугалась, когда он сказал ей, что Эрнест уговорил Моснера взять его вместо хворой Юричковой.

— Господи боже, ты же там надорвешься! — сетовала она.

— Не надорвусь. Глянь, какие у меня мускулы!

Он засучил рукава, сжал кулак. Мускулы были что надо, твердые как яблоко, но мама не унималась. Неделю пришлось убеждать ее, что он сумеет работать не хуже женщин, неделю он бубнил ей в уши: «Пойду и всё тут, если не пустишь — сбегу из дому».

Наконец она смирилась:

— Ну, раз ты так хочешь… А если не осилишь, сама за тебя пойду. Со свиньями тебе легче будет справиться.

Для виду он согласился, но в душе твердо решил: «Не пущу ее на жатву, лучше сдохну».

* * *

И вот началась жатва, а это такая работа — хуже нет. С трех часов утра в поле, в духоте, на солнцепеке, вечно голодный, он вяжет в снопы тяжелые колосья, сносит снопы в копны, бегает по воду. Часам к десяти вечера он с трудом добирается до дому, до того измотанный, что валится на лавку и тут же засыпает каменным, беспробудным сном.

Все тело ломит, каждая мышца болит. За эти две недели он исхудал, почернел лицом, глаза режет, белки покрылись красными прожилками. А ведь еще только сжали пшеницу и рожь. А впереди еще ячмень, и овес, а потом молотьба.

Но Сила не жалуется. Когда мать начинает причитать, что он совсем извелся, не дай бог сляжет, он обрывает ее гордо и по-мужски сурово:

— Не выдумывай, лучше дай перекусить чего-нибудь!

…Сила пятится вдоль скошенного рядка, подбирает шуршащую пшеницу, стараясь делать аккуратные снопы.

«Вот бы меня увидела теперь Таня, тогда она не сказала бы, что я витаю в облаках. Вам нужно бы прийти сюда, но не жницей с серпом — разве вам под силу такая работа? Просто пришли бы под яблони, посмотрели бы, умею я работать или нет, такой ли уж я висельник, как вам наговорили».

Он положил сноп, выпрямился и загляделся вдаль, на тот край полей, не мелькнет ли там красное пятнышко — Танечкин платок в горошек.

Она, должно быть, там, в Корыте, на одной из белесых полосок ржи или пшеницы.

Таня не уехала на каникулы, осталась в Лабудовой. Директор уходит на пенсию, все уже оформил, а новым директором назначили Танечку. Не уехала она к маме, пришлось маме ехать к ней: после жатвы начнут строить школу, тут уж без директорши никак не обойтись. Теперь все это свалилось на ее шею.

Танечка собрала в пяти домах пять пар жнецов, и они косят по очереди на поле у того, у кого раньше созреют хлеба, это называется «соседская взаимопомощь»; она тоже выходит в поле с серпом, как настоящая жница. Ее мама готовит для всей семьи Гривковых, а Таня работает жницей. Боже ты мой милостивый, слыханное ли дело, чтобы учительница выходила на жатву!

Однажды Сила увидел ее за работой. Жнецы Грофиков переходили на новое поле к Задворью и видели, как эта соседская взаимопомощь, эти пять пар жнецов орудовали на делянке у Мацко.

Учительница, в выцветшем ситцевом платье, в красном платочке в горошек, собирала снопы в копны. Загорелая, пыльная, как и все остальные жницы, она трудилась с таким видом, будто жатва ей бог знает как нравилась.

Правда, на делянках работать полегче, чем на больших полях. Покосят час-другой — и уже здесь делать нечего. Вот они и передыхают, дожидаясь, пока созреет следующая делянка. Не то что на капитульских нивах: день и ночь, день и ночь поле за полем, а ты убирай рядок за рядком не разгибая спины.

Мама говорит, что люди Таню хвалят. И веселая, и умница, и работы не стыдится — хоть и пани, а взялась за серп.

Сила всякий раз вздрагивает, когда при нем заговаривают об учительнице. И опять его охватывает это странное чувство тоски и нежности, которое у него связано с именем Тани. Он радуется, что ее хвалят, но где-то глубоко в сердце у него вдруг заболит что-то. Там, в потаенном уголке, есть болезненная ранка, из которой медленно, капля за каплей, сочится что-то горькое, ядовитое: взялась бы Таня за серп, если бы не это несчастье с Эрнестом?

* * *

…В декрете о строительстве школы стояло: «начало строительства — 1 сентября», но Таня уже в июне взялась за дело: доставала кирпич, доски, цемент, черепицу и известку.

Ездила в район, в область, ссорилась со строительным предприятием, которое хотело перенести сроки, надоедала Янчовичу и Гривке: пусть поторопят по линии национального комитета и по партийной линии, по всем линиям, какие только есть на свете.

— Делайте что-нибудь, товарищи, школа нам нужна как воздух, — умоляла она при каждой встрече.

Все соглашались, что Лабудовой школа нужна как воздух, что за стройку нужно взяться сразу же после жатвы.