Возвращение в Чарлстон

С океана дул ветерок, гнавший в залив белые барашки волн и приносивший с собой вкус соли. В небе с резкими криками кружили чайки. В парке играли ребятишки. Они ползали по пушкам, реликвиям чарлстонских войн, а их няни сидели на зеленых скамейках и переговаривались резкими, пронзительными, певучими голосами. Гарден прошлась по парку, похрустела ракушками на дорожках, покачала длинную бороду испанского мха, свисавшую со старого дуба. Она остановилась у вечно бурлящего артезианского колодца и выпила теплой минеральной воды.

Словно в полудреме, ей почудилось, что она никогда не уезжала, что все это было год, два, десять назад. Все было как всегда. Кроме того, что теперь все виделось ей отчетливее. Прежде она никогда внимательно не смотрела, не слушала, не ощущала так этих запахов. Дети и их няни всегда были здесь, всегда звучали их голоса, раздавалось журчание воды. Она никогда всего этого не замечала. Теперь вдруг заметила яркую одежду детей, смешные, неуверенные шажки малыша, пытающегося догнать белку, младенца, сладко спящего на высокой груди одетой в белый передник няни. В маленьком парке было столько счастья, столько любви!

Проходя мимо скамеек, Гарден улыбалась, обменивалась приветствиями с чернокожими женщинами. Она постояла под пальмой, прислушалась к шороху листьев, потом пересекла Саут-Бэттери и пошла по Черч-стрит.

Она вспоминала, как мистер Кристи старался научить своих студентов-художников умению видеть то, на что они смотрят. «Я вижу, мистер Кристи, – мысленно произнесла она. – Теперь я вижу». Мимо прошел негр, толкая перед собой старую деревянную тележку на скрипучих деревянных колесах и громко распевая песню собственного сочинения о том, как хорошо он точит ножи.

– Как жизнь? – поинтересовалась Гарден.

– Отлично, миссур, – ответил точильщик, включив ответ в свою песню.

Гарден шла по Трэдд-стрит. На углу сидела негритянка в тюрбане и дремала под лучами заходящего солнца. Она лениво обмахивала пальмовым веером стоящий рядом столик. Гарден остановилась, и взмахи веера стали энергичнее.

– Кыш, мухи, – сказала женщина.

– Маума, у тебя есть арахисовые лепешки?

– Конечно, деточка. Совсем свежие, утром пекла. – Она вытащила мятый бумажный пакет из кармана коленкоровой юбки.

Гарден показала на две лепешки. У нее уже слюнки потекли. Арахисовые лепешки всегда имели притягательность запретного плода: Занзи и мама не позволяли их есть. Гарден лишь дважды решилась нарушить запрет и потом долго боялась, что об этом узнают.

Она нырнула в ближайшую парадную, достала из пакета лепешку и впилась в нее зубами, от удовольствия у нее даже слезы выступили на глазах. Арахис, мед и апельсиновая кожура создавали удивительное сочетание соленого, сладкого, кислого. Она съела и вторую лепешку, получая удовольствие и от лакомства, и оттого, что ест на улице. Потом она направилась к дому, который все еще считала своим в Чарлстоне.

Он показался ей прямо крошечным. Гарден прошла мимо, даже не узнав его. Она не помнила, что ее старый дом такой маленький. И полуразрушенный. Неужели этот угол и раньше выпавшими кирпичами напоминал беззубый старческий рот? А эта краска всегда была такой грязной и облезшей? Она стояла в тени. Прохлада зимнего вечера пробиралась сквозь одежду.

Она быстро прошла по Трэдд-стрит, мимо причала, где садилась на яхту, покидая Чарлстон, вдоль Ист-Бэй-стрит до Ист-Бэттери и дома, где теперь жила ее мать.

– Уэнтворт звонила каждые десять минут, – сообщила Маргарет. – Ее звонки не дали мне отдохнуть.

– Извини. Я сейчас ей позвоню. – Гарден сняла перчатки и шляпу. Правая перчатка была липкой, к ней пристали крошки арахисовой лепешки. Гарден сняла ее и сунула в рот. – Мама, я не помню, моя комната выходит окнами на улицу или в сад?

– В сад.

– Я бы хотела наоборот. Мне нравится слушать по утрам крики продавцов креветок и овощей.

– Но зачем, Гарден? Они же будут будить тебя.

– У нас в Нью-Йорке нет уличных разносчиков. Я хочу их послушать.

– Ну хорошо, делай как хочешь. Я велю Занзи перенести твои вещи.

Телефон зазвонил прежде, чем она успела сказать «спасибо».

* * *

Гарден подъехала к дому Уэнтворт и поставила машину недалеко от того места, где покупала сладости. По дороге она остановилась и выбросила перчатки – свидетельство своего преступления – в воду. Не стоит давать Занзи повод для обвинений. Придется признаваться в содеянном, а она не испытывала никаких угрызений совести. Перчатки – это пустяк. Сколько еще у нее точно таких же!

Гарден выразила бурный восторг по поводу свадебных подарков и приданого Уэнтворт. Сама она прислала невесте отделанные кружевами шелковые пеньюар и ночную рубашку, а также серебряный набор для пунша от мистера и миссис Харрис. Он ярко выделялся среди других подарков.

– О Боже, Уэнтворт, мне даже неудобно, они выглядят так вызывающе, – извинилась Гарден. – Но я же не могу притворяться бедной. Я надеялась, ты поймешь.

Уэнтворт отнюдь не была смущена.