Возвращение в Итаку

Когда наступило лето, мать отправила нас с Люськой в совхоз, к бабушке и теткам. В деревне с продуктами было полегче, и мы поехали туда подкормиться.

Стаса я не видел до осени.

И когда в школе начались занятия, он пригласил меня к себе домой.

Открыла нам немолодая женщина в темном платочке: Решевские держали домработницу. Она придирчиво осмотрела меня, заставила тщательно вытереть ноги у порога.

А потом ухватила Стаса за плечо и повела по застекленному коридору-веранде. Я остался стоять у дверей, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди сумку, сшитую мамой из юбки.

Я повернулся уже к двери, чтобы уйти отсюда, как за спиной услышал Стаськин голос:

– Что ж ты стоишь, Волков? Идем обедать…

Потом мы ели что-то вкусное, не помню, что именно ел я, осталось лишь чувство изумления, которое пришло ко мне тогда.

У Решевских была огромная библиотека.

– Это папины книги, – сказал Стас, обводя рукой застекленные полки, – а мои там…

У себя в комнате он подвел меня к шкафу с книгами.

– Выбирай, – сказал Стас.

С замирающим сердцем принялся я рассматривать книжные богатства моего друга и не заметил, как в комнату вошла и остановилась позади его мать. Ее рука легла на мою голову, и тогда я обернулся.

– Здравствуй, мальчик, – густым голосом сказала Стасова мать. – Тебя зовут Олег?

Я хотел кивнуть головой, но рука ее затрудняла движения.

– Олег, – выговорил я наконец.

– Мне Стасик рассказывал о тебе. Любишь книги?

– Люблю.

Голос у меня пропал, я почувствовал стеснение особого рода, когда ощущаешь неприязнь, исходящую от стоящего рядом человека, и последнее слово произнес шепотом.

– Я разрешила Стасику давать тебе книги. Но с условием, что ты будешь возвращать их чистыми. Договорились?

Тут она сняла свою руку с моей головы, теперь я мог не отвечать ей, а кивнуть головой.

Стасова мать снова протянула ко мне руку, будто намереваясь обнять за шею, я повернулся к книжному шкафу и вдруг почувствовал, как, отогнув воротник рубашки, она быстро оглядела его.

Это движение мне было знакомо. Так проверяли нас в школе чуть ли не ежедневно на «форму двадцать». Кровь прилила к лицу, задрожали колени, ведь я знал, как мать моя борется со вшами, кипятит со щелоком, золой из печки, каждую тряпку, а вдруг?.. У меня дрожали колени, стыд и страх охватили меня, и я ждал конца унизительной процедуры, худой, наголо остриженный мальчик в залатанных штанах, потертой курточке, в больших ботинках на деревянной подошве, ждал, когда перестанут бегать по шее длинные холодные пальцы, ждал, чтобы никогда не забыть этой минуты и никогда не простить ее…

Не обнаружив ничего, мать Стаса вздохнула и со словами «Играйте, дети» вышла из комнаты.

Стас, по-моему, ничего не заметил, а я ему об этом никогда не говорил.

Нас тянуло друг к другу, и мы дружили со Стасом, несмотря ни на что.

Так продолжалось несколько лет. Когда мы учились в седьмом классе, у Решевского умер отец. Мать Стаса разом сдала, постарела и почти не сопротивлялась решению сына поступить вместе со мной в мореходное училище после семилетки.

Когда она умерла, Стас был на перегоне судов в порты Дальнего Востока, где-то в районе Сингапура. Я узнал о смерти его матери от Люськи и послал ему соболезнование радиограммой.

…Я посмотрел на сидящих рядом со мной за одним столом Решевского и Галку и подумал, а как быть вот с этой обидой…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Собственно, на что ты надеялся, дружок? Ведь знал: рано или поздно придется глянуть Волкову в глаза. Хорошо хоть молчит он, будто не произошло ничего. А по счету надо платить, ты ведь из честной семьи, Станислав Решевский. А счет большой, порядком ты должен Волкову.

– В молчанку играем, – сказал Волков. – Может, еще по рюмке?

– Давай, – согласился я.

– Куда думаешь пойти работать? – спросила Галка.

– Так уж сразу и на работу… Я два года без отпуска. Вот отдохну, подзубрю науки, потом попрошу какой ни есть пароход.

– В Тралфлоте? – спросил я.

– Пока там. Родная все же контора. Затем погляжу. Слушай, Стас, а может, к тебе на лекции походить? Ты как? Все равно мне к переаттестации готовиться… Так лучше тебя послушать. Согласен, профессор?

– Издеваешься? – сказал я.

– Как можно, – серьезно сказал Волков. – Ты ведь мой друг с детства, Стас.

Когда он сказал это, меня словно ошпарило. Я пригляделся к нему. Нет, не видно и следа иронии…

…Мы сошлись с ним особенно близко в сорок четвертом году. Значит, дружба тянется двадцать с лишним лет. Я прикинул эту цифру и подумал: а кем мы станем теперь: друзьями или врагами?

В детстве Волкову приходилось туго. Помню его худым и взъерошенным волчонком, он постоянно был голоден, но никогда об этом не говорил. Мне не довелось испытывать голод. Нет, не такой, когда не успел пообедать, а постоянное желание заглушить подавляющее разум чувство. «Сытый голодного не разумеет». Но я понял это уже потом, когда стал старше. Тогда, впрочем, и у Волковых жизнь стала получше…